Граф Орлофф

Был превосходный майский вечер, кондиционеры, скрытые за потолочными карнизами, бесшумно охлаждали и очищали воздух в помещениях только что отремонтированного и обставленного мебелью моего особняка. В комнатах поддерживалась воздушная атмосфера, в которой отсутствовал смрад и зловоние, который окутывал Париж простолюдинов и городских рынков. Мне пришлось приложить немалые усилия для того, что свой особняк превратить в некое подобие термоса, внутренние помещения которого были самым тщательным образом и полностью изолированы от внешней среды.

Даже магически мне было трудно достичь такого великолепного результата!

Следуя правилам того времени, мне пришлось для поддержания своего престижа в глазах соседей и знакомых из высшего общества нанять большое количество домашней прислуги, простолюдинов — мужчин и женщин. Этим же парижанам, которые имели одну только извилину в голове, было практически невозможно объяснить, тем более, их заставить каждый раз, когда они входили или выходили из особняка, на пару минут задерживаться в компрессионных тамбурах, где и производилась очистка воздуха. Вот мне и пришлось поломать голову, чтобы придумать, как производить процедуру очистки воздуха, не привлекая внимания своей прислуги. На всех входах магически я создал неприметную пелену из уплотненного воздуха, препятствующую проникновению дурных запахов, поддерживающую прохладу и свежесть во внутренних помещениях особняка.

После только что принятого душа я, будучи одетым в один только махровый халат и, полураспластавшись на софе маленькими глотками из фужера прихлебывал великолепное красное вино. Одновременно я прислушивался к тому, о чем сейчас бубнил Бунга-Бунга, мой мажордом или дворецкий, решившего поделиться со мной последними парижскими новостями. Мажордом важно расхаживал по гостиной и, внимательно наблюдая за тем, как меня обслуживает лакей, сейчас он говорил о том, что мадам Сюзанна де Монморанси несколько раз интересовалась датой моего возвращения из Ла-Рошели. Лейтенант де Сен-Мар прислал слугу с запиской, в которой клялся в верной дружбе до гроба, благодарил меня за проявленное благородство и деяния, совершенные по дороге из Руана в Париж.

В этом месте мой умница мажордом сделал смысловую паузу, надеясь услышать от меня пояснения, каким это образом я вдруг оказался в Руане, когда ездил в Ла-Рошель?! Но я проигнорировал его этот тонкий, словами не высказанный намек, нетерпеливым жестом руки потребовав от Бунга-Бунга продолжение своего рассказа о парижских новостях. Видимо, тот обиделся на меня за непочтительное невнимание, в отместку, Бунга-Бунга тут же поменял тональность всего своего повествования. Он перешел на сухое и скучное изложение, перечисление голых фактов без единого намека на свой комментарий к тому или иному факту.

Я же продолжал его слушать, одновременно размышляя о творимых в этом французском мире делах, когда этот мир запутался в кознях и интригах королевского двора. Перед отъездом в Ла-Рошель я через Конона Зотова, неофициального представителя государя Петра Алексеевича в Париже, отправил Алексею Васильевичу Макарову в Санкт-Петербург небольшую такую цидульку о своих делах, о своих перспективах на будущее. Ну, небольшой такой отчетец, в котором рассказал о своем появлении, становлении в этом французском Париже. Сейчас же ожидал от Бунга-Бунга услышать о том, что тот получил ответ на этот мой отчет. Но этот хитрец лягушатник говорил о чем угодно, о предстоящем замужестве мадемуазель герцогини де Шеврез, о новых выкрутасах маркизы де Ментенон и о том, что король отвратительно себя чувствует, но пока ни единым словом не упомянул о каком-либо письмеце из Московии.

Но рано или поздно Бунга-Бунга должен был перейти к рассказу о поступившей корреспонденции в мой парижский адрес.

Оказывается, не смотря на то, что я все еще оставался незнакомцем для парижского высшего общества. Французы еще в те времена особо не любили иностранцев, в частности русских дворян, прибывавших в их чертову Францию на учебу, на работу, на отдых или попросту для того, чтобы немного полениться. Нечто подобное происходило и со мной, меня парижане, скажем так, не то, чтобы особо невзлюбили, или не хотели допустить в свое общество! Нет, такого не было, лягушатники явно интересовались моими похождениями. Постепенно я становился узнаваемой персоной в этом самом Париже. Может быть, узнаваемость или признание со стороны парижан приходили ко мне благодаря тому, что я в свое время приобрел особняк, модную мебель, потрясая воображение парижан своими непомерными тратами.