Граф Орлов (СИ)

Пётр Фёдорович, будто предчувствуя неладное, заметался - не знает, чего опасаться и где спрятаться. За водой стал к ручью ходить, пищу ест только слугами пробованную; на офицеров, которые в комнате его денно и нощно находились, пожаловался - не дают, де, по нужде сходить без свидетелей, - но раньше, когда императором был, он этим не смущался. Другой раз, выйдя в сад, бежать бросился - а куда бежать, когда всюду караулы, имение тройным кольцом окружено?.. Тогда он пить стал сильно, и от этого умом малость тронулся: заговариваться начал, а не то в бешенство впадал - хоть смирительную рубаху на него одевай!

Мои офицеры тоже пили немало, да и я этим грешил: не чаяли дождаться, когда уродец с наших рук уберётся. Произошло всё, однако, случайно, за обедом. Выпито было много, и вот князь Барятинский, схватив вилку императора, полез ею за куропаткой. Тот вспылил:

- Как ты смеешь такое поведение передо мною показывать?! Я император, в моих жилах кровь европейских монархов течёт! А ты, по-русски говоря, холоп, и предки твои были холопы!

- Ах, ты, вошь немецкая! - закричал Барятинский. - Какие мы холопы: мой род России издревле служит не за страх, а за совесть! Получи же от меня и ото всех предков моих, тобою оскорблённых! - и влепил ему оплеуху.

Император покачнулся, но усидел на стуле:

- А это тебе от меня, холоп! - и вдарил так, что Барятинский свалился.

Тут офицеры как завопят:

- Выродок голштинский, он Барятинского убил!.. Да он всех перебьёт, дай ему волю!.. Бей его, братцы!

Набросились они на императора, повалили его, пинают, бьют, кто-то душить пытается; он, однако, не сдаётся, - откуда только сила взялась?

Пора это было кончать, а шпаги при мне нет; я ищу что-нибудь подходящее, и хватаю первое, что под руку подвернулось - вилку, которую Барятинский у императора отобрал. Гляжу, император каким-то образом вывернулся и подняться пытается: тут-то я в него вилку и всадил - прямо в сердце попал, не промахнулся.

Император охнул и завалился на пол; крови из раны всего капля вылилась, а он уже не дышит. Офицеры вмиг протрезвели, отпрянули от Петра Фёдоровича и на меня в испуге смотрят.

- Перенесите его в спальню, положите на кровать, - говорю. - А я сей же час письмо императрице напишу. Бог милостив, матушка-императрица тоже, - обойдётся как-нибудь...

Письмо я написал и наверняка знаю, что императрица всю жизнь хранила его в секретном ящике - оно ей полное оправдание в смерти супруга давало. В письме было сказано так: "Не знаю, как беда случилась, но Пётр Фёдорович заспорил за столом с князем Фёдором Барятинским, - не успели их разнять, а императора уже не стало. Сами не помним, что делали, все до единого виноваты, пьяны были, но никто не думал поднять руку на государя! Повинную тебе принёс - и разыскивать нечего. Погибли мы, когда ты не помилуешь - прогневили тебя и погубили души навек".

Кары никакой нам не последовало, напротив, князь Барятинский был пожалован императрицей в камер-юнкеры и получил двадцать четыре тысячи рублей; далее Екатерина произвела его в камергеры, тайные советники, а потом - в гофмаршалы.

О смерти императора Екатерина народ оповестила манифестом, в котором внезапную кончину Петра Фёдоровича объяснила прежестокими коликами от гемороидического приступа. Верил ли кто в это, не знаю, тем более что когда тело императора в Петербург привезли и выставили в Александро-Невской лавре для прощания, лицо было чёрным и опухшим. Впрочем, долго рассматривать не давали - офицер, тут находящийся, командовал: "Поклониться и сразу идти в другие двери!".

Императрица на похороны не пришла, а погребли императора в той же Александро-Невской лавре, так как в императорской усыпальнице Петропавловского собора хоронили только коронованных особ, а уродец наш короноваться не успел. После кончины императрицы сын её Павел прах отца своего в Петропавловский собор перенёс, посмертно короновал и рядом с Екатериной захоронил; мне тоже в этой церемонии участвовать пришлось, но это уже другая история.

***

- После смерти императора кое-кто стал на меня косо поглядывать, иногда я слышал шепот за спиной: "Цареубийца!" Ну, что же, пусть так - разве я первый и единственный, кто поднял руку на царя? - сказал граф. - С древности до наших дней царей убивали, и дальше будут убивать: такая уж это должность - быть царём... Господин философ, рассказывал мне, - он кивнул на меня, - как некий греческий государь решил показать своему придворному, что значит быть царём... Как их имена, господин философ?

- Дионисий и Дамокл.

- Да, верно. Так вот, Дионисий усадил Дамокла на свой трон, и тот мог делать, что угодно, но над троном висел на тонкой нити тяжёлый острый меч, который мог в любую минуту обрушиться и убить сидящего на троне. Мудрая притча: каждый царь, будь он самый наилучший, должен помнить о дамокловом мече - а уж если царь своего предназначения не оправдывает или поданных своих обижает, обязательно вонзится в него меч!..