Граф Соколов — гений сыска

— Раз у тебя денег нет, давай продадим картину, что нам брат Лепа завещал. Говорят, за такую штучку капитал оторвать можно. Деньги по совести делить будем, поровну.

— Ишь, кикимора болотная, разогналась — “по совести”! Тебе брательник завещал двадцать тысяч, вот ты их и получишь, когда у меня деньги будут.

А сестра нахальная в личность почтенному Федору Анатольевичу плюнула и взвизгнула:

— Раз ты такой подлец, пойду на тебя с жалобой в окружной — пусть нас рассудят.

Задумался Федор Анатольевич. Получается, в руки само по себе сокровище приплыло, а от него не радость — печаль сплошная. Но решил твердо: "Рембрандта продавать — ни в жисть!"

А тут вскоре так обстоятельства повернулись, что дело само по себе решилось — и самым страшным образом.

Бедная Лукерья

Московские старички и старушки, дела переделав и к вечеру утомившись, выходили на вечерней зорьке посидеть, посудачить возле своих крылечек. Крестовские переулочки тихие, в воздухе благорастворение — рай земной.

На сей раз неспешные беседы были прерваны истошным криком Федора Анатольевича, иудей вылетевшего из своих дверей:

— Караул! Убили! Полиция!

...Вскоре, крутя желтыми от курения пальцами жесткий ус, прибыл на место происшествия надзиратель сыскной полиции 3-го участка Мещанской части Костин. Он зычно рыкнул на любопытных:

— Р-разойдись? Понятые— впер-ред! Кто убит? Кухарка Лукерья, говоришь? Кем убита?

Федор Анатольевич всхлипнул;

— Еще утром была жива-здорова моя Лукерьюшка! Какой же лиходей тебя ангела безвинного, прикончил? А я утром как ушел из дома, так вернулся только после обеда. Был у книготорговца Шибанова, "Бориса Годунова” 1831 года за пять рубликов купил, сам Пушкин покойный написал. Экземплярчик усталый, да мне как раз по моим грошам.

Костин пошевелил усищами:

— Кор-роче!

— Вошел к себе, а она раскинулась, вся в крови, и молоток рядом. Им жизни решили, в кладовке взяли, испоганили. Я "караул” закричал.

— Молоток? Им череп проломлен? Пр-рекр-расно! Эксперт, пр-рио-бщи как вещественное доказательство. Свидетели есть?

Вдруг вперед вышел плотник Томилин, сорвал с головы картуз:

— Извольте знать, ваше благородие, что я пошел полпива "Калинкин" купить, потому как в голове звон после вчерашнего. Вдруг себе замечаю: стоит ломовой возле их домика (кивок в сторону Бидмана), вожжи за рябинку привязал и в телегу что-то грузит. Я, понятно, дальше пошел, потому как вчерась случай вышел...

— Что ж ты, отр-родье, гор-родового не кликну?

— Не смекнул. Другой раз — обязательно!

Федор Анатольевич жалобно застонал:

— У меня ведь Рембрандта унесли! Вы уж отыщите... Костин прорычал:

— И Р-рембрандта, и всех остальных бандитов отыщем! — Двинул усом в сторону медика: — Дай им разрешение на похор-роны!

* * *

...На другой день вся Москва говорила про убийство Лукерьи и про похищение картины, стоящей ‘'миллион”. Приятели делали притворно-соболезнующие лица: "Федор Анатольевич, сочувствуем...”

Но главный сюрпризец ждал Бидмана впереди.

О пользе увлечений

Читатель “Кровавой плахи” помнит, что Соколов был страстным собирателем книжных редкостей. Все знали: хочешь сделать знаменитого сыщика счастливым, подари ему раритет.

Когда после исчезновения Рембрандта минуло месяца два, перед Соколовым предстал сияющий Жеребцов. С видом победительным он положил перед патроном красавицу-книгу в бордовом кожаном переплете с тройным золотым обрезом:

— В сладостный дар!

— Что?! — брови Соколова удивленно полезли вверх. — Да это знаменитый экземпляр “Лирических сочинений” Василия Капниста 1805 года. Автор напечатал его на пергаменте специально для подношения Александру I. Посмотри, какие прекрасные гравюры Сандерса! Этот экземпляр букинист Клочков продал когда-то другу Пушкина Соболевскому за фантастические деньги — девятьсот двадцать пять рублей. Об этом написано в журнале “Антиквар”.

— Ну а я за полтора рубля на Сухаревке сейчас купил, какой-то офеня торговал. Да у него еще много старинных книг — в кожаных переплетах. Целый короб!

— Что ж ты его упустил? Ведь это кого-то из богатых коллекционеров обчистили.

Жеребцов самодовольно улыбнулся:

— Изволите обижать! Я, Аполлинарий Николаевич, его не упустил! Он в приемной под конвоем Вани Гусакова, прямо вместе с коробом. Ввести?

Ввели офеню — старенького, седенького старичка с маленькими выцветшими глазками. На плече он тащил короб с книгами. Соколов стал рассматривать их и едва удержался от восторженного возгласа: в основном это были гравированные издания, вышедшие в царствование Петра I, особенно высоко ценимые. Тут и “Новая артиллерия” 1711 года, и “История о орденах” 1719 года, и “Феатрон” 1720 года, и многое другое.

— А это что? — изумился более прежнего Соколов. — Беловой автограф Пушкина “На холмах Грузии”? Дед, ты кого обчистил? Быстро говори!

Старичок не испугался, весело затараторил: