Граф Валериан Зубов в конце октября 1794 года

Карл хотел исторгнуть Константинополь из греческих рук. Отвлеченный от этой цели несчастным вторжением Конрадина, позднее остановленный перед нею властным распоряжением Григория X, обольщенного греческой дипломатией и рассчитывавшего прославить свой понтификат воссоединением церквей, Карл наконец мог с удовлетворением замечать, что ни одна сила, способная нарушить его намерения, не стоит более между ним и престолом Константина. Несчастный исход лионских заседаний давал честолюбию Карла опору в его наследственной набожности, и если Людовик Святой смотрел с неодобрением на попытки папства объявить крестовый поход против греков, которых считал обращенными, то его брат мог успокаивать свою совесть тем, что восточные рубежи империи Константина увидят его наступление на свирепых мамлюков Египта, под талантливым и безжалостным управлением Бейбарса отвоевавших у палестинских христиан Кесарию, Арсуф и Антиохию. Однако Михаил, вызвавший неприязнь народа, чьи предания он растревожил, и нашедший раздраженного врага в папе, для чьего покровительства он решился взволновать народные мнения, еще располагал столь опасным орудием, как дипломатия, которая делала его, подобно парфянам, наиболее опасным при отступлении.

Он выбрал себе замечательное орудие. Уроженец Салерно, изучавший медицину в родном университете, умел остановить на себе выбор Фридриха II, сделавшего его своим личным врачом, а то имя, под которым известен этот вкрадчивый посетитель императорских покоев, Джованни да Прочида, обязано щедрости его пациента, подарившего своему медику один из трех Флегрейских островов в Неаполитанском заливе. Это идиллическое пристанище рыбаков, назначенное в античных преданиях быть гробом одного из побежденных гигантов, Миманта, может служить странной аналогией своему владельцу, чье сердце долгие годы носило в себе глубоко погребенный, но неумирающий пламень мстительности. Очарованный этим человеком Манфред назначил его канцлером королевства; когда же оно досталось другому, а его благодетель погиб, Джованни сохранил свои поместья, но опрометчивое, хотя великодушное присоединение к Конрадину отняло их у него; его дочь была изнасилована, а сын убит, когда французы пришли отнять у него дом, и Карл приобрел себе врага, опасность которого маскировалась видимым ничтожеством его состояния и который с талантом к ненависти сочетал упорство в ее утолении. Джованни да Прочида уехал в Германию, где тщетно вымогал у флегматического Фридриха Тюрингского решение принять роковое наследство Гогенштауфенов, а потом переехал в Барселону, полагая, что мстительность Констанции Арагонской, дочери Манфреда, легче будет затронуть, чем честолюбие тюрингского внука Фридриха II.