Читаем Граф Вальтеоф. В кругу ярлов полностью

Граф Вальтеоф. В кругу ярлов

Пир и праздник продолжались весь день. Всюду играли менестрели, поэты, среди которых был Торкель, распевали баллады в честь красоты невесты и доблести жениха; акробаты заставляли народ смеяться своим шуткам, плясали медведи, и дрались собаки. Для молодых людей устраивались состязания в беге и кулачные бои, и во дворце пир продолжался всю ночь, так что Вальтеоф, сидевший рядом с невестой, все гадал, будет ли когда-нибудь конец смене блюд. Здесь было все: жареные павлины, в собственных перьях, лебеди на блюдах, украшенных водяными лилиями, кабаньи головы, семга и угорь, и у каждого прибора – тарелка с пирожными, марципаны, уложенные в виде цветов и птиц. Вино из Италии и Франции и домашний эль лились рекой, и снова и снова поднимались бокалы за молодую пару.

Но, наконец, когда голова Вальтеофа уже начала пухнуть и терпение стало его покидать, Аделиза поднялась и вместе с ней ее дочь и остальные дамы. Он вспыхнул, когда увидел, как они уходили. Затем снова раздались здравицы, и снова начали пить, и вот Вильгельм берет его за руку и уводит, вместе с его друзьями и знатнейшими баронами, в королевскую опочивальню. Там ему помогли раздеться и в одной только тунике проводили под смех и шутки в его собственную комнату. Эдит уже была там, в постели, окруженная улыбающимися дамами, которые упорхнули сразу же, как он вошел. Вильгельм протянул руки и обнял Вальтеофа.

– Бог дает тебе большое счастье, Вальтеоф, племянник мой. Добро пожаловать в мою семью.

Один за другим они все желали ему счастья, Фиц Осборн, тепло улыбаясь, Роберт – шлепнув его по спине, де Варенн очень искренно, Монтгомери более сердечно, чем обычно, возможно потому, что он отправил свою жену Мейбл в Нормандию, и Ричард де Руль, радующийся этому. Последним подошел Торкель, который тихо сказал:

– Пусть с этой ночи начнется твоя радость, минн хари, – он улыбнулся, но была тут и хорошо скрытая грусть. Он надеялся, что лицо его не выдаст этой грусти, название которой он не находил и причины которой не знал.

Затем Ланфранк окропил постель святой водой, помолился, чтобы этот брак был плодовит, и благословил их. Постепенно комната опустела, дверь закрылась, смех и шаги стихли вдалеке.

Вальтеоф облегченно вздохнул:

– Я думал, они никогда не уйдут. – Подойдя к двери, он закрыл ее на тяжелый крюк. – Здесь слишком много шутников, – сказал он, улыбаясь, – как бы они не подшутили над нами.

Но затем в нем поднялось смятение, которое он долго не мог унять, и он стоял на одном месте, не способный двинуться для того, чтобы взять то, о чем он так долго мечтал.

Увидев его колебания, Эдит выскользнула из кровати и подошла к нему, ее длинные темные волосы струились по плечам. Затаив дыхание, он прикоснулся к сияющим локонам, скользнув по ним вниз. Когда он дотронулся до ее теплой кожи, у него вырвалось восклицание:

– Эдит, Эдит, я люблю тебя.

Она снова улыбнулась, но смотрела не в его полные любви глаза.

– Что это у тебя на руке? – спросила она и дотронулась до амулета Альфивы.

Он быстро взглянул – Альфива так давно его повязала.

– Амулет, чтобы сохранить меня от злых чар. Она все еще с удивлением смотрела на нее:

– А кто тебе его дал? Колдунья? Он рассмеялся, обняв ее:

– Нет, ни колдунья, ни ведьма.

– Так кто же?

– Крестьянская девушка.

– Ты ее любил? Он слегка вздрогнул:

– Она ничего не значит для меня, сердце мое. Странное выражение появилось у нее на лице, он готов был думать, что это ревность или, возможно, новое чувство.

– Теперь тебе это не нужно, раз у тебя есть я.

Пока он ей улыбался, она отвязала амулет, быстро найдя завязки, и бросила его на пол:

– Итак, мой господин, теперь я буду твоим амулетом, твоей охраной. Никакая другая женщина не будет этим заниматься.

Внезапно странное предчувствие охватило его, инстинктивный испуг, возможно, суеверие – выбросить такую вещь, не будет ли это плохим знаком? Но почти сразу сомнения улетучились. Разве есть место для сомнений сегодня? Забытый амулет Альфивы лежал на полу, а его руки потянулись к невесте.

– Никакая другая женщина, – неуверенно повторил он и крепко ее обнял, чувствуя хрупкость ее тела.

– Мой господин, – прошептала она, – мой муж. Он поднял ее на руки и понес к кровати.

Их поцелуй оживил в памяти лесную лачугу по дороге в Руан, всю их любовь, которой не надо было больше прятаться. Он положил ее на кровать, и все пропало, кроме их любви, осталась только его страсть, и песня в его душе, и Эдит в его руках, ее объятия, ее ответный поцелуй, заставляющий его трепетать. Свеча догорела и погасла, он натянул медвежью шкуру, укрыв от темноты их радость.