Графин с петухом

На улице он взял ее под руку, они пошли по бугристому, узкому тротуару. Стало совсем темно. За опущенными шторами кое-где пробивалась полоска света, занавешивались не так строго: немец сюда давно уже не залетал. Все было тихо и спокойно. И ему тоже вдруг чудовищно захотелось устойчивости, определенности в своей жизни.

Крупная снежинка упала ей на щеку, вторая на нос, она смешно сморщила нос и сдунула снежинку. Он нагнулся к ее лицу и спросил как когда-то:

– Ты меня любишь?

– Да. Но во-первых, я должна тебе сказать: у меня был один мальчик…

– Ах, это неважно, – почти с облегчением выдохнул он и, жмурясь от снегопада, поцеловал ее в мягкие губы, и словно мгновенно перелистнули назад множество страниц и нашли нужное место: как вспышка, возникло то невероятно давнее ощущение – его словно пронзило, тело напряглось и сделалось железным.

А снег валил медленно, густо, отвесно. Лишь там, где была неаккуратная маскировка и пробивался свет, хлопья словно меняли направление и летели совершенно горизонтально. Это были тяжелые, крупные, мокрые хлопья. Приходилось то и дело стряхивать их. Улочка была окружена и придавлена снегопадом. Они разговаривали о разном. Вернее, больше рассказывала она, а он только спрашивал.

– А Аля где живет?

– Она в общежитии. А у нас мест не было, я уж три года здесь живу. Хозяйка хорошая женщина. Работает в гостинице коридорной. Только попивает она.

Всю жизнь вдвоем с Ирой живут. Отца нет. В гражданскую она была в санитарном поезде, там один поляк ее использовал…

Как иногда женщина умудряется одним движением, одним словом разрушить долго и тщательно воздвигаемое стройное здание. Правда, часто ей удается столь же быстро его воздвигнуть.

Она, наверное, хотела выразиться покультурнее, а его всего перекорежило, хотя, конечно, чего он только не слышал в армии. Интересно все же, от кого она усвоила такое?

А снегопад все не переставал, даже не редел, висел над миром, оседая на ее берете, на его шапке, на их плечах. Это была последняя весенняя метель.

Долго топали и сбивали друг с друга снег в тесном тамбуре, вошли в дом раскрасневшиеся, с мокрыми щеками. Ира тут же опять села вязать, показывая, что не обращает на них внимания.

Когда он, повесив шинель, затягивал ремень, Зина тронула кончиком пальца медаль на его груди и спросила грустно и доверительно:

– А Коля погиб?

– Погиб. Тебе кто написал?

– Не помню. Смешная фамилия.

– Веприк?

– Да. А ты почему не написал?

– Не знаю. Не захотелось.

И опять его смутной болью задело сознание, что Коли нет и уже не будет, и раздражили ее вопросы, как раздражают мужчину вопросы женщины о том, чего ей касаться не стоит.

Затопали шаги, стукнула дверь, и, еще отряхиваясь, ввалился Пашка.

– Ну, как?

– Порядок!

Девчонки засуетились – одеваться, поставили чайник на плитку, в кухне стучали ходики, – раньше Борис их почему-то не заметил. Он стоял рядом с Пашкой посреди кухни, они были близки друг другу, им было приятно, что они здесь вдвоем, от этого все вокруг выглядело более привычным. Они оба еще не пришли в себя после происшедшей в их жизни мгновенной и краткой перемены.

– Мы готовы.

Он оглянулся, не замечая, что на ней, не обращая внимания на это, посмотрел ей в лицо, подошел, взял за руку, наклонился к ней – она думала, что он хочет поцеловать ее, и слегка отстранилась. Держа за руку, он вывел ее в другую комнату и, касаясь лицом ее волос, сказал хрипло ей на ухо:

– Давай останемся, пускай они вдвоем идут.

И не успел он договорить, она тут же, с готовностью кивнула. Он отошел от нее и закурил, чтобы сдержать волнение.

Сели пить чай с пиленым армейским сахаром. Пили из обыкновенных фаянсовых зеленых чашек, но одно это было замечательно. Лутков опорожнил две чашки и сказал:

– Голова что-то болит. Я, пожалуй, не пойду, – и когда все выжидательно посмотрели на него, скованно добавил: – Мы с Зиной, пожалуй, останемся. Правда, Зина?

– Жалко, конечно. Ну что ж, посидим – повспоминаем, – ответила она, изобразив сожаление.

Те на миг растерялись, но только на миг. Пашка бодро произнес:

– Это ничего. Билеты ваши с руками оторвут. Пошли, нам пора, Ирочка.

Та слабо оживилась, зарумянилась, беспрерывно оправляя какую-то оборочку.

Они остались вдвоем. Никогда еще они не оставались вот так вдвоем в доме. Они оба сразу почувствовали необычность этого, их охватило общее волнение. На земле шла война, а здесь было тихо, гулко стучали ходики в кухне, за окном начинал разыгрываться ветер.

– Хочешь еще чаю?

– Нет.