Графиня де Монсоро

— Большая честь! — повторил Шико, столь точно копируя интонацию королевского голоса, что можно было подумать, будто эти слова произнес Генрих.

— Государь, — сказал герцог, — ваше величество изволит шутить: разве может вассал оказать честь суверену, от которого исходят все чести и почести?

— Я имею в виду, господин де Гиз, — возразил Генрих, — что всякий добрый католик, вернувшись из похода, обычно сначала навещает Бога в каком-нибудь храме, а потом уж короля. Почитать Бога, служить королю, вы знаете, кузен — это истина наполовину божественная, наполовину политическая.

При этих словах герцог де Гиз покраснел еще больше. Король, который говорил, глядя гостю в глаза, заметил его смущение; повинуясь какому-то безотчетному порыву, он перевел взор с Гиза на герцога Анжуйского и с удивлением увидел, что его милый брат побледнел столь же сильно, сколь сильно покраснел его дорогой кузен.

Это волнение, проявившееся по-разному, поразило короля. Генрих намеренно отвел глаза и принял любезный вид. Под таким бархатом Генрих III, как никто, умел прятать свои королевские когти.

— В любом случае, герцог, — сказал он, — ничто не сравнится с моей радостью, когда я вижу вас живым и невредимым, счастливо избегшим всех роковых случайностей войны, хотя про вас говорят, что вы не бежите от опасностей, а дерзостно ищете встречи с ними. Но опасности знают вас, мой кузен, и это они бегут от вас.

Герцог поклонился в ответ на любезность.

— Поэтому я вам скажу, мой кузен: не гоняйтесь с таким увлечением за смертью, ибо это поистине невыносимо для бездельников вроде нас, грешных, которые спят, едят, охотятся и считают за победу изобретение новой моды или новой молитвы.

— Да, да, государь, — ухватился герцог за последнее слово короля. — Нам известно, что вы король просвещенный и благочестивый, и никакие плотские утехи не заставят вас позабыть о славе Божией и интересах святой церкви. Поэтому-то мы и прибыли сюда с полным доверием к вашему величеству.

— Полюбуйся на доверие твоего кузена, Генрих, — сказал Шико, показывая королю на свиту герцога, которая, не осмеливаясь перешагнуть порог королевских покоев, толпилась у открытых дверей, — одну его треть он оставил у дверей твоего кабинета, а остальные две — у дверей Лувра.

— С доверием?.. — повторил Генрих. — А разве вы не всегда приходите ко мне с доверием, мой кузен?

— Позвольте мне объясниться, государь. Слово “доверие”, слетевшее с моих уст, относится к одному предложению, которое, я надеюсь, вы не откажетесь выслушать.

— Ага! У вас имеется какое-то предложение ко мне, кузен? Тогда выскажитесь откровенно или, как вы сказали, “с полным доверием”. Что вы имеете нам предложить?

— Одну из самых прекрасных идей, которые могли бы еще взволновать христианский мир, с тех пор как крестовые походы сделались невозможны.

— Говорите, герцог.

— Государь, — продолжал герцог, на этот раз повышая голос так, чтобы его было слышно и в передней, — государь, звание всехристианского короля не пустой звук, оно обязывает ревностно и пылко оборонять религию. Старший сын церкви — а таков ваш титул, государь, — должен быть всегда готов защитить свою мать.

— Вот так да, — сказал Шико, — мой кузен проповедует со шпагой и в шлеме. Забавно! Отныне меня больше не удивляют монахи, рвущиеся в бой. Генрих, я у тебя прошу полк для Горанфло.

Герцог де Гиз сделал вид, что не слышал этих слов. Генрих III положил ногу на ногу и оперся локтем о колено, а подбородком — о ладонь.

— А разве церкви угрожают сарацины? — спросил он. — Или вы мечтаете о титуле короля… иерусалимского?

— Государь, — продолжал герцог, — уверяю вас, что народ, который в огромном стечении следовал за мной до Лувра, благословляя мое имя, оказывал мне такие почести лишь в награду за мои ревностные усилия, направленные на защиту веры. Я уже имел честь говорить вашему величеству, еще до вашего восшествия на престол, о прожекте союза между всеми верными католиками.

— Да, да, — подхватил Шико, — да, я вспоминаю. Это Лига, Генрих. Это Лига, Лига, созданная в честь святого Варфоломея, мой король. Ей-Богу, ты очень забывчив, сын мой, если не можешь вспомнить столь победительную идею.

Герцог де Гиз обернулся на эти слова и презрительно посмотрел на того, кто их произнес, не зная, какое большое значение имели они для короля после недавних сообщений господина де Морвилье.

Но герцог Анжуйский встревожился. Прижав палец к губам, он пристально посмотрел на герцога де Гиза, бледный и неподвижный, как статуя Осторожности.

На сей раз король не заметил бы этого молчаливого предостережения, свидетельствующего об общности интересов обоих принцев, но Шико, делая вид, будто ему вздумалось посадить одну из своих бумажных куриц в цепочки из рубинов, украшавшие шляпу короля, наклонился к Генриху и шепнул ему на ухо.

— Взгляни на своего братца, Генрих.

Генрих быстро поднял глаза, палец герцога Анжуйского опустился с не меньшей быстротой. Однако было уже поздно. Король увидел движение и угадал, что оно означает.