Графиня де Монсоро

— Франсуа, вы коснулись открытой раны. Черт побери! Я и не думал, что вы такой хороший политик. Ну да, вот она — причина, почему я худею и до времени покрываюсь сединой. Вот она — возвышение лотарингского дома. Поверьте мне, Франсуа, не проходит и дня без того, чтобы троица Гизов — вы очень верно подметили: у них троих все в руках, — не проходит дня, чтобы либо герцог, либо кардинал, либо Майен, все равно, не один, так другой, дерзостью или ловкостью, силой или хитростью не урвали бы еще какой-нибудь кусочек моей власти, не похитили бы еще какую-нибудь частицу моих привилегий, а я, такой, какой я есть — слабый и одинокий, ничего не могу сделать против них. Ах, Франсуа, если бы наше сегодняшнее объяснение произошло раньше, если бы я раньше мог читать в вашем сердце, как я читаю сейчас! Конечно, имея в вас опору, я мог бы успешнее сопротивляться им, чем до сих пор. Но теперь, вы сами видите, уже поздно.

— Почему поздно?

— Потому, что без борьбы они не уступят, а любая борьба меня утомляет. Посему я и назначу его главой Лиги.

— Вы совершите ошибку, брат, — сказал Франсуа.

— Но кого, по-вашему, я должен назначить, Франсуа? Кто согласится занять этот опасный пост? Да, опасный. Разве вы не понимаете замысел герцога? Он уверен, что главой Лиги я назначу его.

— Ну и что?

— Да то, что всякий другой избранник станет его кровавым врагом.

— Назначьте человека достаточно сильного, который, опираясь на ваше могущество, мог бы не бояться трех лотарингцев.

— Э, мой добрый брат, — сказал Генрих с унынием в голосе, — я не знаю никого, кто отвечал бы вашим условиям.

— Посмотрите вокруг, государь.

— Вокруг себя я вижу только вас да Шико, мой брат, и только вы мои подлинные друзья.

“Ого! — проворчал Шико. — Неужели он и меня собирается одурачить?”

И снова закрыл глаза.

— Ну, — сказал герцог, — вы все еще не понимаете, братец?

Генрих воззрился на герцога Анжуйского, словно бы с его глаз вдруг спала пелена.

— А, вот как! — воскликнул он.

Франсуа молча кивнул головой.

— Нет, нет, — сказал Генрих, — вы никогда на это не согласитесь. Задача слишком тяжелая: это не для вас — изо дня в день подгонять ленивых буржуа, заставляя их обучаться военному искусству; это не для вас — изо дня в день просматривать речи всех проповедников; это не для вас — в случае если разгорится битва и улицы Парижа превратятся в бойню, взять на себя роль мясника. Для этого надо быть одним в трех лицах, как герцог де Гиз, и иметь правую руку, которая звалась бы Карл, и левую руку, которая звалась бы Луи. Вы знаете, что в день святого Варфоломея герцог многих поубивал собственноручно, Франсуа?

— Слишком многих, государь!

— Возможно, он действительно переусердствовал. Но вы оставили без ответа мой вопрос, Франсуа. Как! Неужели вам придется по душе занятие, которое я вам описал? Вы будете заискивать перед этими ротозеями в самодельных кирасах, в кастрюлях, которые они напялят на головы вместо шлемов? И вы будете искать популярности, вы, самый большой вельможа нашего двора? Клянусь жизнью, брат, люди меняются с годами!

— Может быть, я и не стал бы этим заниматься ради самого себя, государь, но, конечно, ради вас я сделаю все.

— Добрый брат, превосходный брат! — растрогался Генрих, пытаясь кончиком пальца смахнуть несуществующую слезу.

— Итак, — сказал Франсуа, — вы не возражаете, Генрих, если я возьмусь за дело, которое вы намеревались поручить герцогу де Гизу?

— Не возражаю! — воскликнул Генрих. — Клянусь рогами дьявола! Нет, я не только не возражаю, наоборот, меня просто пленяет ваше предложение. Значит, и вы тоже, и вы думали о Лиге? Тем лучше, — черт подери! — тем лучше! Значит, и вы тоже были немножко причастны к этой идее? Да что я — немножко! Весьма и весьма основательно. А потом все, что вы мне тут наговорили, ей-Богу, это просто восхитительно! Поистине меня окружают только великие умы, меня, величайшего осла в королевстве.

— О! Ваше величество изволит шутить.

— Я? Да Боже сохрани! Положение слишком серьезное. Я говорю то, что думаю, Франсуа. Вы оказываете мне большую услугу, особенно большую потому что, видите ли, Франсуа, с некоторых пор я чувствую себя нездоровым. Я стал хуже соображать. Мирон без конца мне твердит об этом. Но давайте вернемся к более важным вещам; да и зачем мне мой собственный жалкий умишко, если я могу освещать себе путь светом вашего ума? Значит, мы договорились, и я назначу вас главой Лиги?

Франсуа охватила радостная дрожь.

— О, — сказал он, — если ваше величество считает меня достойным такого доверия!

— Доверия! Ах, Франсуа, зачем говорить о доверии? Если герцог де Гиз не будет главой Лиги, то кого мне, по-твоему, опасаться? Может быть, самой Лиги? Неужто Лига будет представлять для меня опасность? Объяснись, мой добрый Франсуа, скажи мне все.

— О, государь, — сказал герцог.