Графиня де Монсоро

— Ну уж нет, — сказал д’Обинье, — езжайте, а я пойду за вами. Я вас буду стеснять, и, что того хуже, вы будете стеснять меня.

— Тогда закрой дверцу, ты, беарнский медведь, и поступай как тебе заблагорассудится, — ответил Генрих.

— Лаварен, туда, куда ты знаешь! — обратился он к вознице.

Карета медленно тронулась в путь, а за ней зашагал д’Обинье, который порицал друга, но считал необходимым оберегать короля.

Отъезд Генриха Наваррского избавил Шико от ужасного страха: не такой человек был д’Обинье, чтобы оставить в живых неосторожного, подслушавшего его откровенный разговор с Генрихом.

— Следует ли Валуа знать о том, что здесь произошло? — размышлял Шико, вылезая на четвереньках из-под скамьи. — Вот в чем вопрос.

Шико потянулся, чтобы вернуть гибкость своим длинным ногам, сведенным судорогой.

— А зачем ему знать? — продолжал гасконец, рассуждая сам собой. — Двое прячущихся мужчин и беременная женщина! Нет, поистине, это было бы подлостью! Я ничего не скажу. К тому же, как я полагаю, оно не так уж и важно, поскольку в конечном-то счете правлю королевством я.

И Шико, один на пустынной улице, весело подпрыгнул.

— Влюбленные — это очень мило, — продолжал он, — но д’Обинье прав: наш дорогой Генрих Наваррский влюбляется слишком часто для короля in partibus.[34] Всего год тому назад он приезжал в Париж из-за госпожи де Сов. А нынче берет с собой очаровательную крошку, предрасположенную к обморокам. Кто бы это мог быть, черт возьми? По всей вероятности — Фоссез. И потом, мне кажется, что если Генрих Наваррский — серьезный претендент на престол, если он, бедняга, действительно стремится к трону, то ему не мешало бы поразмыслить над тем, как избавиться и от своего врага Меченого, и от своего врага кардинала де Гиза, и от своего врага милейшего герцога Майенского. Мне-то он по душе. Беарнец, я уверен, рано или поздно доставит неприятности этому богомерзкому живодеру из Лотарингии. Итак, решено: я ни словечком не обмолвлюсь о том, что видел и слышал.

Тут на улицу вывалилась толпа пьяных лигистов с криками:

— Да здравствует месса! Смерть Беарнцу! На костер гугенотов! В огонь еретиков!

К этому времени карета уже свернула за угол стены кладбища Невинно Убиенных и скрылась в глубине улицы Сен-Дени.

— Итак, — продолжал размышлять Шико, — припомним, что было: я видел кардинала де Гиза, видел герцога Майенского, видел короля Генриха Валуа, видел короля Генриха Наваррского. В моей коллекции не хватает только принца. Так отправимся же на поиски герцога Анжуйского и будем искать его, пока не обнаружим! А, кстати, где мой Франциск Третий? Клянусь святым чревом, я жажду лицезреть его, этого достойного монарха!

И Шико направился в сторону церкви Сен-Жермен-л’Осеруа.

Не только Шико был занят поисками герцога Анжуйского и обеспокоен его отсутствием, Гизы также искали принца, и тоже безуспешно. Его высочество герцог Анжуйский не был человеком, склонным к безрассудному риску, и позже мы увидим, какие опасения все еще удерживали его вдали от друзей.

На мгновение Шико показалось, что он нашел принца. Это случилось на улице Бетизи. У дверей винной лавки собралась большая толпа, и в ней Шико увидел господина де Монсоро и Меченого.

— Добро! — сказал он. — Вот прилипалы. Акула должна быть где-нибудь поблизости.

Шико ошибался. Господин де Монсоро и Меченый были заняты тем, что у дверей переполненного пьяницами кабачка усердно потчевали вином некоего оратора, подогревая таким способом его гугнивое красноречие.

Оратором этим был мертвецки пьяный Горанфло. Монах повествовал о своем путешествии в Лион и о поединке в гостинице с одним из мерзопакостных приспешников Кальвина.

Господин де Гиз слушал рассказ с пристальным вниманием, улавливая в нем какую-то связь с молчанием Никола Давида.

Улица Бетизи была забита народом. К круглой коновязи, весьма обычной в ту эпоху для большинства улиц, были привязаны кони нескольких дворян-лигистов. Шико смешался с толпой, окружившей коновязь, и навострил уши.

Горанфло, разгоряченный, разбушевавшийся, без конца сползавший с седла то в одну, то в другую сторону, уже раз грохнувшийся оземь со своей живой кафедры и снова, с грехом пополам, водворенный на спину Панурга, лепетал что-то бессвязное, но, к несчастью, все же еще лепетал и поэтому оставался жертвой настойчивых домогательств герцога и коварных вопросов господина де Монсоро, которые вытягивали из него обрывки признаний и клочья фраз.

Эта исповедь встревожила Шико совсем иначе, чем присутствие в Париже короля Наваррского. Он чувствовал, что приближается момент, когда Горанфло произнесет его имя, и оно озарит мрачным светом всю тайну. Гасконец не стал терять времени: где отвязав, а где и перерезав поводья лошадей, тершихся друг о друга у коновязи, он отвесил им парочку крепких ударов плетью и погнал в самую гущу толпы, которая при виде рванувшихся с отчаянным ржанием животных раздалась и бросилась врассыпную.