— Комбинация, кажется, сложная? — спросил, засмеявшись, Орильи.
— Да. Меня беспокоит мой король. Вы знаете, господин Орильи, в шахматах король — фигура очень глупая, никчемная: у него нет своей воли, он может делать только один шаг — направо, налево, вперед и назад. А враги у него очень проворные: кони — они одним прыжком перемахивают через две клетки, и целая толпа пешек — они окружают короля, теснят и всячески беспокоят. Так что, если у него нет хороших советчиков, тогда, черт возьми, его дело гиблое, он недолго продержится. Правда, у него есть свой шут — слон, он бегает взад-вперед, перелетает с одного конца доски на другой, имеет право становиться перед королем, позади него, рядом с ним; но правда и то, что, чем более предан шут, он же слон, своему королю, тем большему риску подвергается он сам, и я должен вам признаться, что как раз в эту минуту мой король и его шут находятся в наиопаснейшем положении.
— Но какие обстоятельства заставили вас, господин Шико, изучать все эти комбинации у дверей его королевского высочества?
— Дело в том, что я жду господина де Келюса, он там.
— Где там? — спросил Орильи.
— У его высочества, разумеется.
— Господин де Келюс у его высочества? — удивился Орильи.
Во время разговора Шико очистил путь лютнисту, но при этом переместил все свое имущество в коридор и, таким образом, гонец господина де Гиза оказался теперь между гасконцем и дверью в переднюю.
Однако Орильи не решался открыть эту дверь.
— Но что делает господин де Келюс у герцога Анжуйского? — спросил он. — Я не знал, что они такие друзья.
— Тсс! — произнес Шико с таинственным видом.
Затем, не выпуская из рук шахматной доски, он изогнул свое длинное тело в дугу, и в результате, хотя ноги его не сдвинулись с места, губы оказались возле уха Орильи.
— Он просит прощения у его королевского высочества за небольшую размолвку, которая у них случилась вчера.
— В самом деле? — сказал Орильи.
— Ему велел это сделать король; вы же знаете, в каких сейчас прекрасных отношениях братья. Король не пожелал снести одной дерзости Келюса и приказал ему просить прощения.
— Правда?
— Ах, господин Орильи, — сказал Шико, — мне кажется, что у нас наступает самый настоящий золотой век. Лувр превратился в Аркадию, а братья — Arcades ambo[40]
.— Ах, простите, господин Орильи, я все время забываю, что вы музыкант.
Орильи улыбнулся и вошел в переднюю герцога, открыв дверь достаточно широко для того, чтобы Шико смог обменяться многозначительным взглядом с Келюсом, который к тому же был, по всей вероятности, предупрежден обо всем заранее.
После этого Шико, возвратившись к своим паламедовским комбинациям, принялся распекать шахматного короля, быть может, не столь сурово, как того заслуживал настоящий король во плоти, но, конечно, суровее, чем того заслужил ни в чем не повинный кусок слоновой кости.
Как только Орильи вошел в переднюю, Келюс, забавлявшийся замечательным бильбоке из черного дерева, инкрустированного слоновой костью, весьма любезно приветствовал его.
— Браво, господин де Келюс! — сказал Орильи, увидев, как мастерски молодой человек поймал шарик в чашечку. — Браво!
— Ах, любезный господин Орильи, — ответил Келюс, — когда же, наконец, я буду играть в бильбоке так же хорошо, как вы играете на лютне?
— Тогда, — ответил слегка задетый Орильи, — когда вы потратите на изучение вашей игрушки столько дней, сколько лет я потратил на изучение моего инструмента. Но где же его высочество? Разве вы не беседовали с ним сегодня утром, сударь?
— Он действительно назначил мне аудиенцию, любезный Орильи, но Шомберг перебежал мне дорогу.
— Вот как! И господин де Шомберг тоже здесь? — удивился лютнист.
— Ну, разумеется, Господи Боже мой. Это король все так устроил. Шомберг там, в столовой. Проходите, господин Орильи, и будьте так любезны: напомните принцу, что мы ждем.
Орильи распахнул вторую дверь и увидел Шомберга, который скорее лежал, чем сидел, на огромном пуфе.
Развалившись таким образом, Шомберг занимался прицельной стрельбой из сарбакана по золотому кольцу, подвешенному на шелковой нитке к потолку: он выдувал из трубки маленькие душистые глиняные шарики, большой запас которых находился у него в ягдташе, и всякий раз, когда шарик, пролетев через кольцо, не разбивался о стену, любимая собачка Шомберга приносила его хозяину.
— Чем вы занимаетесь в покоях его высочества! — воскликнул Орильи. — Ах, господин де Шомберг!
— A! Guten Morgen, господин Орильи, — отвечал Шомберг, оторвавшись от своих упражнений. — Видите ли, я убиваю время в ожидании аудиенции.
— Но где же все-таки его высочество? — спросил Орильи.
— Тсс! Герцог занят: он принимает извинения от д’Эпернона и Можирона. Но не угодно ли вам войти? Ведь вы у принца свой человек.
— А не будет ли это нескромно с моей стороны? — спросил музыкант.
— Никоим образом, напротив. Он в своей картинной галерее. Входите, господин д’Орильи, входите.