Графиня де Монсоро

И все же, несмотря на материализм Одуэна, положение его было не из приятных и ноги подгибались в коленях совершенно неприличным образом, поэтому он сел или, вернее говоря, сполз на землю к подножию дерева, прислонился к его стволу и оказался лицом к лицу с трупом.

— Не могу припомнить, где точно, — сказал он себе, — но где-то я читал, что после смерти наблюдаются определенные двигательные феномены, которые свидетельствуют лишь об оседании материи, то есть о начале разложения. Вот чертов человек! Подумать только, он доставляет нам хлопоты даже после своей смерти, просто наказание. Ей-Богу, не только глаза всерьез закрыты, но еще и бледность увеличилась, chroma chloron[47], как говорит Гальен; color albus[48], как говорит Цицерон, который был очень остроумным оратором. Впрочем, есть способ определить, мертв он или нет: надо воткнуть мою шпагу ему в живот на фут — если он не пошевельнется, значит, определенно скончался.

И Реми приготовился проделать этот милосердный опыт. Он даже взялся уж за шпагу, когда глаза Монсоро снова открылись.

Это событие оказало на Реми иное действие, нежели первое: он вскочил, словно подброшенный пружиной, и холодный пот выступил у него на лбу.

На этот раз глаза мертвеца так и остались широко раскрытыми.

— Он не мертв, — прошептал Реми, — он не мертв! В хорошенькую же историю мы попали.

Тут в голову молодому человеку, вполне естественно, пришла одна мысль.

— Он жив, — сказал Реми, — это верно, но если я убью его, он станет вполне мертвым.

Реми глядел на Монсоро, граф тоже глядел на него, и такими испуганными глазами, что можно было подумать, будто он читает намерения Одуэна в его душе.

— Фу! — воскликнул вдруг Реми. — Фу! Что за гнусная мысль! Бог свидетель, если бы он был на ногах и размахивал шпагой, я убил бы его с полным удовольствием, но в том виде, в каком он сейчас, без сил, на три четверти мертвый, — это было бы больше чем преступление, это была бы подлость.

— Помогите, — прошептал Монсоро, — помогите, я умираю.

— Дьявольщина! — сказал себе Реми. — Положение весьма затруднительное. Я врач, и, следовательно, мой долг облегчать страдания себе подобных. Правда, Монсоро этот до того уродлив, что я почти вправе сказать: не себе подобных, а не более чем принадлежащих к тому же роду. Genus homo[49].

Что ж, забудем, что меня зовут Одуэн, забудем, что я друг господина де Бюсси, и выполним наш долг врача.

— Помогите, — повторил раненый.

— Я здесь, — сказал Реми.

— Ступайте за священником, за врачом.

— Врач уже нашелся, и, быть может, он избавит вас от священника.

— Одуэн! — воскликнул граф де Монсоро, увидев Реми. — Какими судьбами?

Как видите, граф остался верен себе: даже в агонии он подозревал и допрашивал.

Реми понял, что кроется за его вопросом.

Этот лес не был особенно людным местом, сюда не приходили просто так, без дела. Следовательно, вопрос был почти естественным.

— Почему вы здесь? — повторил Монсоро, которому подозрения придали немного сил.

— Черт побери! — ответил Реми. — Да потому, что на расстоянии лье отсюда я встретил господина де Сен-Люка.

— А! Моего убийцу, — пробормотал Монсоро, бледнея от боли и от гнева одновременно.

— И он велел мне: “Реми, скачите в лес! В том месте, которое называется Старая просека, вы найдете мертвого человека”.

— Мертвого! — повторил Монсоро.

— Проклятье! Он так думал, — сказал Реми, — не надо на него за это сердиться. Ну я и явился и увидел, что вы потерпели поражение.

— А теперь скажите мне прямо, ведь вы имеете дело с мужчиной, скажите мне, смертельно ли я ранен?

— А! Черт! — воскликнул Реми. — Вы слишком многого от меня хотите. Однако я попытаюсь. Поглядим.

Мы уже говорили, что совесть врача одержала верх над преданностью друга.

Итак, Реми подошел к Монсоро и со всеми подобающими предосторожностями снял с него плащ, камзол и рубашку.

Шпага прошла над правым соском, между шестым и седьмым ребрами.

— Гм, — хмыкнул Реми, — очень болит?

— Не грудь, спина.

— Ага! А скажите, пожалуйста, какая часть спины?

— Под лопаткой.

— Клинок наткнулся на кость, — сказал Реми, — потому и болит.

И он осмотрел место, которое граф указал как средоточие самой сильной боли.

— Нет, — сказал Реми, — нет, я ошибся. Клинок ни на что не наткнулся, он прошел насквозь. Разрази меня гром! Славный удар, господин граф, отлично! Лечить раненных господином де Сен-Люком — одно удовольствие. У вас сквозная рана, милостивый государь.

Монсоро потерял сознание, но у Реми его слабость не вызвала тревоги.

— А! Вот оно. Это хорошо: обморок, пульс слабый. Все как полагается. — Он ощупал руки и ноги — кисти и ступни холодные. Приложил ухо к груди: дыхательные шумы отсутствуют; легонько постукал по ней: звук глухой. — Черт, черт, вдовство госпожи Дианы, возможно, придется перенести на более поздний срок.

В это мгновение легкая, красноватая, блестящая пена увлажнила губы раненого.

Реми поспешно достал из кармана сумку с инструментами и вынул ланцет; затем он оторвал полосу от рубахи Монсоро и перетянул ему руку в предплечье.