Графиня де Монсоро

— Господин де Сен-Люк? — воскликнул его величество.

— Да.

— В Париже?

— Да.

— В Лувре?

— Да.

После этого тройного “да” король, весь красный и дрожащий, поднялся из-за стола. Трудно было разобраться, какие чувства его волнуют.

— Прошу прощения, — обратился он к королеве и, утерев усы, швырнул салфетку на кресло, — но это дела государственные, женщин они не касаются.

— Да, — сказал Шико басом, — это дела государственные.

Королева хотела встать из-за стола, чтобы уйти и не мешать королю.

— Нет, сударыня, — остановил ее Генрих, — не вставайте, пожалуйста, я пройду к себе в кабинет.

— О государь, — сказала королева с той нежной заботой, которую она всегда проявляла к своему неблагодарному супругу, — только не гневайтесь, прошу вас.

— На то Божья воля, — ответил Генрих, не замечая лукавого вида, с которым Шико крутил свой ус.

Генрих поспешно направился из комнаты, Шико последовал за ним.

Как только они вышли, Генрих взволнованно спросил:

— Зачем он сюда пожаловал, этот изменник?

— Кто знает? — ответил Шико.

— Я уверен, он явился как представитель штатов Анжу. Он явился как посол моего брата. Обычный путь мятежников: эти бунтовщики ловят в неспокойной, мутной воде всякие блага — подло, но зато выгодно. Поначалу временные и непрочные, эти блага постепенно закрепляются за ними основательно и навеки. Сен-Люк учуял мятеж и использовал его как охранную грамоту, чтобы явиться сюда оскорблять меня.

— Кто знает? — повторил Шико.

Король взглянул на этого лаконичного господина.

— Не исключено также, — сказал Генрих, продолжая идти по галереям неровным шагом, выдававшим его волнение, — не исключено также, что он явился требовать у меня восстановления прав на свои земли, с которых я все это время удерживал доходы. Может быть, это не совсем законно с моей стороны, ведь он в конце концов не совершил никакого подсудного преступления, а?

— Кто знает? — снова сказал Шико.

— Ах, — воскликнул Генрих, — что ты все твердишь одно и то же, словно мой попугай, чтоб мне сдохнуть! Ты мне уже надоел со своим бесконечным “кто знает?”

— Э! Черт возьми! А ты думаешь, ты очень забавен со своими бесконечными вопросами?

— На вопросы надо хоть что-нибудь отвечать.

— А что ты хочешь, чтобы я тебе отвечал? Не принимаешь ли ты меня случайно за Рок древних греков? За Юпитера, Аполлона или за Манто? Черт подери, это ты меня выводишь из терпения своими глупыми предложениями и бесконечными вопросами!

— Господин Шико…

— Что, господин Генрих?

— Шико, друг мой, ты видишь, что я страдаю, и грубишь мне.

— Не страдайте, смерть Христова!

— Но ведь все изменяют мне.

— Кто знает, клянусь святым чревом, кто знает?

Генрих, теряясь в догадках, спустился в свой кабинет, где при потрясающем известии о возвращении Сен-Люка собрались уже все придворные, среди которых или, вернее, во главе которых блистал Крийон с горящим взором, красным носом и усами торчком, похожий на свирепого дога, рвущегося в драку.

Сен-Люк был там. Он повсюду видел угрожающие лица, слышал, как бурлит вокруг него возмущение, но не проявлял по этому поводу никакого беспокойства. И странное дело! Он привел с собой жену и усадил ее на табурет возле барьера королевского ложа.

Уперев кулак в бедро, он прохаживался по комнате, отвечая любопытным и наглецам такими же взглядами, какими они смотрели на него.

Некоторые из придворных сгорали от желания толкнуть Сен-Люка локтем и сказать ему какую-нибудь дерзость, но из уважения к молодой женщине держались поодаль и молчали. Посреди этой пустоты и безмолвия и вышагивал бывший фаворит.

Жанна, кутаясь в простой дорожный плащ, ждала, стараясь быть незаметной.

Сен-Люк, напротив, гордо задрапировавшись в свой плащ, тоже ждал, и по его поведению чувствовалось, что он скорее напрашивается на вызов, чем боится его.

Наконец, придворные тоже ждали: ибо прежде чем бросить Сен-Люку вызов, они хотели выяснить, зачем он сюда явился. Каждый из них желал урвать себе частицу тех милостей, которыми раньше был осыпан этот бывший фаворит, и потому находил его присутствие здесь совершенно излишним.

Одним словом, как вы видите, ожидание со всех сторон было весьма напряженным, когда появился король.

Генрих был возбужден и старался еще больше распалить себя: это пыхтенье в большинстве случаев и составляет то, что принято называть достоинством у особ королевской крови.

За Генрихом вошел Шико, сохраняя на лице выражение спокойного величия, которое следовало бы иметь королю Франции, и прежде всего посмотрел, как держится Сен-Люк, то есть сделал то, с чего следовало бы начать Генриху III.

— А, сударь, вы здесь? — с ходу воскликнул король, не обращая внимания на присутствующих и напоминая этим быка испанских арен: вместо тысячной толпы он видит только колышущийся туман, а в радуге флагов различает лишь один красный цвет.

— Да, государь, — учтиво поклонившись, просто и скромно ответил Сен-Люк.