Графиня де Монсоро

— Не надо, — сказал Антрагэ. — Зачем возлагать дело мести на других? Мы будем сами мстить, друг! Постой!

В одно мгновение он спустился вниз, к Ливаро и Рибейраку.

— Друзья, — сказал он, — посмотрите на благородное лицо этого самого храброго из людей, поглядите на все еще алые капли его крови. Этот человек подает нам пример: он никому не поручал мстить вместо себя… Бюсси! Бюсси! Мы поступим, как ты, и не тревожься — мы отомстим.

Произнеся эти слова, Антрагэ обнажил голову, коснулся губами губ Бюсси и, вытащив шпагу из ножен, смочил ее кровью друга.

— Бюсси, — продолжал он, — клянусь на твоем бездыханном теле, что кровь эта будет смыта кровью твоих врагов!

— Бюсси, — сказали Рибейрак и Ливаро, — клянемся убить или умереть!

— Господа, — заявил Антрагэ, вкладывая шпагу в ножны, — никакого снисхождения, никакой жалости, не так ли?

Двое его друзей протянули руки над телом Бюсси.

— Никакого снисхождения, никакой жалости, — повторили они.

— Но, — сказал Ливаро, — нас теперь всего трое против четырех.

— Твоя правда, но мы никого предательски не убивали, — сказал Антрагэ, — а Господь дарует силу невинным. Прощай, Бюсси!

— Прощай, Бюсси! — повторили его спутники.

И они, со смертельно бледными лицами и ужасом в душе, ушли из этого проклятого дома. Они унесли из него, вместе с образом смерти, то глубокое отчаяние, которое удесятеряет силы. Они почерпнули в этом доме то благородное негодование, которое возвышает человека над его смертной сутью.

За четверть часа толпа так разрослась, что молодые люди с трудом через нее протолкались.

Подойдя к месту поединка, они увидели своих противников: одни сидели на камнях, другие живописно расположились на деревянных загородках.

Смущенные своим опозданием, анжуйцы пустились бегом.

При четырех миньонах находились их стремянные.

Четыре шпаги, лежавшие на земле, казалось, тоже отдыхали в ожидании, как и их хозяева.

— Милостивые государи, — сказал Келюс, поднимаясь и с несколько презрительным видом отвешивая им поклон, — мы имели честь ждать вас.

— Простите нас, господа, — ответил Антрагэ, — но мы пришли бы раньше вас, если бы не опоздание одного из моих товарищей.

— Господина де Бюсси? — спросил д’Эпернон. — А и в самом деле, я его не вижу. Очевидно, сегодня утром его придется тянуть сюда за уши.

— Мы ждали до сих пор, — сказал Шомберг, — мы можем подождать и еще.

— Господин де Бюсси не придет, — ответил Антрагэ.

Глубокое удивление отразилось на всех лицах, и только лицо д’Эпернона выражало другое чувство.

— Не придет? — сказал он. — Ага! Значит, храбрейший из храбрых испугался?

— Этого быть не может, — возразил ему Келюс.

— Вы правы, господин де Келюс, — сказал Ливаро.

— А почему же он не придет? — спросил Можирон.

— Потому, что он мертв, — ответил Антрагэ.

— Мертв?! — воскликнули миньоны.

Д’Эпернон молчал и даже слегка побледнел.

— Его предательски убили! — продолжал Антрагэ. — Вы разве не знали этого, господа?

— Нет, — сказал Келюс, — откуда мы могли знать?

— Да и верно ли это? — спросил д’Эпернон.

Антрагэ вынул свою шпагу.

— Так же верно, — сказал он, — как то, что это его кровь на моей шпаге.

— Убит! — вскричали трое друзей короля. — Господин де Бюсси убит!

Д’Эпернон продолжал с сомнением покачивать головой.

— Эта кровь вопиет о возмездии, — сказал Рибейрак, — разве вы не слышите, господа?

— А, вот оно что! — ответил Шомберг. — Кажется, в ваших скорбных словах скрыт какой-то намек?

— Клянусь Господом, да, — сказал Антрагэ.

— Что все это значит? — воскликнул Келюс.

— Ищи того, кому преступление выгодно, говорят законники, — пробормотал Ливаро.

— Послушайте, господа, не объяснитесь ли вы четко и ясно? — прогремел Можирон.

— Для этого мы сюда и пришли, господа, — сказал Рибейрак, — и оснований у нас больше, чем надо, чтобы сто раз убить друг друга.

— Тогда за шпаги, — сказал д’Эпернон, извлекая свое оружие из ножен, — и покончим побыстрей.

— О! Как вы торопитесь, господин гасконец! — заметил Ливаро. — Вы не петушились так, когда нас было четверо.

— Разве это наша вина, что вас только трое? — ответил д’Эпернон.

— Да, ваша! — воскликнул Антрагэ. — Он погиб, потому что кому-то было выгодно, чтобы он лежал в могиле, а не стоял на поле боя. Ему отрубили кисть руки, чтобы эта рука не смогла больше держать шпагу. Он погиб, потому что кому-то надо было любой ценой погасить эти глаза, молния которых ослепила бы вас четверых разом. Вы поняли? Я достаточно ясно выразился?

Шомберг, Можирон и д’Эпернон взвыли от ярости.

— Полно, господа, полно, — сказал Келюс. — Уйдите, господин д’Эпернон. Мы будем драться трое на трое. Тогда эти господа увидят, способны ли мы, несмотря на наше право, воспользоваться несчастьем, которое мы оплакиваем так же, как они. Пожалуйте, милостивые государи, пожалуйте, — добавил он, отбрасывая назад шляпу и поднимая левую руку, а правой взмахивая шпагой, — пожалуйте, и, увидев, как мы сражаемся под открытым небом, перед взором Господа нашего, вы рассудите, являемся ли мы убийцами. По местам, милостивые государи, по местам!

— О! Я вас ненавидел, — сказал Шомберг, — теперь же вы мне омерзительны.