Графиня де Монсоро

— Э, мой добрый брат, — сказал Генрих с унынием в голосе, — я не знаю никого, кто отвечал бы вашим условиям.

— Посмотрите вокруг, государь.

— Вокруг себя я вижу только вас да Шико, мой брат, и только вы мои подлинные друзья.

“Ого! — проворчал Шико. — Неужели он и меня собирается одурачить?”

И снова закрыл глаза.

— Ну, — сказал герцог, — вы все еще не понимаете, братец?

Генрих воззрился на герцога Анжуйского, словно бы с его глаз вдруг спала пелена.

— А, вот как! — воскликнул он.

Франсуа молча кивнул головой.

— Нет, нет, — сказал Генрих, — вы никогда на это не согласитесь. Задача слишком тяжелая: это не для вас — изо дня в день подгонять ленивых буржуа, заставляя их обучаться военному искусству; это не для вас — изо дня в день просматривать речи всех проповедников; это не для вас — в случае если разгорится битва и улицы Парижа превратятся в бойню, взять на себя роль мясника. Для этого надо быть одним в трех лицах, как герцог де Гиз, и иметь правую руку, которая звалась бы Карл, и левую руку, которая звалась бы Луи. Вы знаете, что в день святого Варфоломея герцог многих поубивал собственноручно, Франсуа?

— Слишком многих, государь!

— Возможно, он действительно переусердствовал. Но вы оставили без ответа мой вопрос, Франсуа. Как! Неужели вам придется по душе занятие, которое я вам описал? Вы будете заискивать перед этими ротозеями в самодельных кирасах, в кастрюлях, которые они напялят на головы вместо шлемов? И вы будете искать популярности, вы, самый большой вельможа нашего двора? Клянусь жизнью, брат, люди меняются с годами!

— Может быть, я и не стал бы этим заниматься ради самого себя, государь, но, конечно, ради вас я сделаю все.

— Добрый брат, превосходный брат! — растрогался Генрих, пытаясь кончиком пальца смахнуть несуществующую слезу.

— Итак, — сказал Франсуа, — вы не возражаете, Генрих, если я возьмусь за дело, которое вы намеревались поручить герцогу де Гизу?

— Не возражаю! — воскликнул Генрих. — Клянусь рогами дьявола! Нет, я не только не возражаю, наоборот, меня просто пленяет ваше предложение. Значит, и вы тоже, и вы думали о Лиге? Тем лучше, — черт подери! — тем лучше! Значит, и вы тоже были немножко причастны к этой идее? Да что я — немножко! Весьма и весьма основательно. А потом все, что вы мне тут наговорили, ей-Богу, это просто восхитительно! Поистине меня окружают только великие умы, меня, величайшего осла в королевстве.

— О! Ваше величество изволит шутить.

— Я? Да Боже сохрани! Положение слишком серьезное. Я говорю то, что думаю, Франсуа. Вы оказываете мне большую услугу, особенно большую потому что, видите ли, Франсуа, с некоторых пор я чувствую себя нездоровым. Я стал хуже соображать. Мирон без конца мне твердит об этом. Но давайте вернемся к более важным вещам; да и зачем мне мой собственный жалкий умишко, если я могу освещать себе путь светом вашего ума? Значит, мы договорились, и я назначу вас главой Лиги?

Франсуа охватила радостная дрожь.

— О, — сказал он, — если ваше величество считает меня достойным такого доверия!

— Доверия! Ах, Франсуа, зачем говорить о доверии? Если герцог де Гиз не будет главой Лиги, то кого мне, по-твоему, опасаться? Может быть, самой Лиги? Неужто Лига будет представлять для меня опасность? Объяснись, мой добрый Франсуа, скажи мне все.

— О, государь, — сказал герцог.

— Какой же я дурак! — продолжал Генрих. — Будь так, мой брат не согласился бы стать ее главой, или, еще лучше, с той минуты, когда мой брат станет ее главой, опасности больше не будет. А! Как это логично, видно, наш учитель логики не даром брал деньги. Нет, ей-Богу, я не испытываю опасений. К тому же у меня во Франции всегда в достатке острых шпаг, и я могу выступить против Лиги в хорошей компании в тот день, когда Лига начнет наступать мне на пятки.

— Ваша правда, государь, — ответил герцог с простодушием, почти столь же хорошо разыгранным, как и простодушие его брата, — король всегда король.

Шико открыл один глаз.

— Черт подери! — сказал Генрих. — Но, как назло, и мне пришла в голову одна мысль. Просто невероятно, какой у меня сегодня урожай на мысли. Бывают же такие дни!

— Какая мысль, братец? — спросил герцог, сразу обеспокоившись, ибо он не мог поверить, что такое огромное счастье достанется ему без всяких помех.

— Э, наш кузен Гиз, отец или, вернее, человек, считающий себя отцом этой идеи, уже вбил себе в голову, что он должен руководить Лигой. Он тоже захочет командовать.

— Командовать, государь?

— Без сомнения, даже без всякого сомнения. По-видимому, он вынашивал эту идею лишь для того, чтобы она ему служила. Берегись, ты говоришь, вы вынашивали ее вместе. Берегись, Франсуа, этот человек не захочет оставаться в дураках. Sic vos non vobis — вы помните Вергилия? — nidificatis, aves[24].

— О государь!

— Франсуа, бьюсь об заклад, что он об этом помышляет. Он знает, какой я беспечный.

— Да, но как только вы объявите ему вашу волю, он смирится.