Графиня де Монсоро

Ла Юрьер шуток не понимал и вне стен гостиницы терял все свое радушие. Он покосился на Шико, тот посмотрел ему прямо в глаза. Ла Юрьер пробормотал что-то о проклятых гугенотах — Шико процедил сквозь зубы несколько слов о зазнавшихся кабатчиках, Ла Юрьер отложил свою книгу и взялся за шпагу — Шико положил перо, готовясь, в случае необходимости, обнажить свою. По-видимому, дело шло к стычке, в которой владельцу гостиницы “Путеводная звезда” суждено было бы понести одни убытки, но тут Шико почувствовал, что сзади его ущипнули за локоть, и обернулся.

Перед ним стоял король в платье простого буржуа, а за королем — Келюс и Можирон, также переодетые. Миньоны были вооружены шпагами и, кроме того, держали на плече по аркебузе.

— Ну-ну, — сказал король, — что тут происходит? Добрые католики спорят между собой! Клянусь смертью Христовой! Вы подаете дурной пример!

— Сударь, — ответил Шико, не показывая виду, что узнал Генриха. — Обращайтесь к зачинщику. Вот этот ворюга кричит, требуя, чтобы прохожие расписались в его книге, а когда они распишутся, он орет на них еще громче.

Внимание Ла Юрьера отвлекли новые желающие поставить свою подпись, толпа оттеснила Шико, короля и миньонов от заведения фанатичного лигиста, они забрались на какое-то крыльцо и, таким образом, заняли выгодную позицию.

— Какой пыл! — сказал Генрих. — Каким теплом согрета нынче наша религия на улицах моего доброго города!

— Да, государь, но зато еретикам слишком жарко, — заметил Шико, — а вашему величеству известно, что вас принимают за еретика. Взгляните-ка налево, кого вы там видите?

— О! Широкую рожу герцога Майенского и лисью мордочку кардинала.

— Тс-с!.. Играть наверняка, государь, можно только при условии, что ты знаешь, где твои враги, а твои враги не знают, где ты.

— Значит, по-твоему, я должен чего-то опасаться?

— Э, Боже милостивый! В такой толпе ни за что нельзя поручиться. У кого-нибудь в кармане завалялся раскрытый нож, и он вдруг сам собой втыкается в живот соседа. Сосед испускает проклятие, ну а затем ему не остается ничего другого, как отдать Богу душу. Пойдемте в другую сторону, государь.

— Меня узнали?

— Не думаю, но вас, несомненно, узнают, если вы здесь еще задержитесь.

— Да здравствует месса! Да здравствует месса! — с этими криками людская толпа, двигающаяся со стороны рынка, хлынула, словно прилив, в улицу Арбр-Сек.

— Да здравствует герцог де Гиз! Да здравствует кардинал! Да здравствует герцог де Гиз! Да здравствует кардинал! Да здравствует герцог Майенский! — отвечала ей толпа, теснившаяся у дверей Ла Юрьера, она, видимо, заметила лотарингских принцев.

— Что это за крики? — нахмурившись, спросил Генрих III.

— Эти крики доказывают, что каждый хорош на своем месте и там и должен оставаться: герцог де Гиз — на улицах, а вы — в Лувре. Идите в Лувр, государь, идите в Лувр.

— А ты пойдешь с нами:

— Я? Ну нет, сын мой, ты во мне не нуждаешься, с тобой твои обычные защитники. Вперед, К ел юс! Вперед, Можирон! А я хочу посмотреть спектакль до конца. Мне он кажется любопытным, даже развлекательным.

— Куда ты пойдешь?

— Пойду расписываться в других списках. Я хочу, чтобы завтра тысяча моих автографов путешествовала по улицам Парижа. Ну вот мы и на набережной, спокойной ночи, сын мой, иди направо, а я поверну налево — каждому своя дорога. Я побегу в Сен-Мери послушать знаменитого проповедника.

— Ого! Что там еще за шум? — заволновался король. — И что это за толпа бежит сюда от Нового моста?

Шико поднялся на цыпочки, но не увидел ничего, кроме вопящего, толкающегося народа, который, по-видимому, с триумфом волочил не то человека, не то какой-то предмет.

Толпа достигла того места, где перед улицей Лавандьер набережная расширяется, и людские волны, распространившись направо и налево, расступились и вытолкнули к королю человека; он, очевидно, и был главным действующим лицом этой бурлескной сцены. Так некогда море вынесло чудовище к ногам Ипполита.

Виновник переполоха оказался монахом, сидевшим верхом на осле; монах ораторствовал и жестикулировал. Осел кричал.

— Черт побери! — воскликнул Шико, узнав и всадника и осла. — Я тебе говорил о знаменитом проповеднике, который выступает в Сен-Мери. Теперь нет надобности ходить так далеко, послушай-ка вот этого.

— Проповедник на осле? — усомнился Келюс.

— А почему нет, сын мой?

— Но ведь это Силен, — сказал Можирон.

— Который из двух проповедник? — спросил король. — Они оба кричат в один голос.

— Тот, что внизу, более громогласен, — сказал Шико, — но тот, что наверху, лучше изъясняется по-французски. Слушай, Генрих, слушай.

— Тише! — раздалось со всех сторон. — Тише!

— Тише! — рявкнул Шико, перекрыв своим голосом крики толпы.

Все замолчали. Народ окружил монаха и осла.

Монах приступил к проповеди.

— Братие, — сказал он. — Париж — превосходный город. Париж — гордость Французского королевства, а парижане — преумнейший народ. Недаром в песне говорится…

И монах затянул во все горло:

Парижанин, милый друг,

Сколько знаешь ты наук!