Графиня де Шарни

Некоторое время были слышны лишь поцелуи, которыми мать осыпала лицо сына.

— Нет, невозможно допустить, чтобы все, что меня касается, осталось до такой степени покрыто тайной! — вдруг вскричала Андре. — Ты мне вполне вразумительно растолковал, как ты здесь оказался, однако я не понимаю, как ты мог меня узнать, почему ты за мной побежал, почему назвал своей матерью.

— Как я могу объяснить вам это? — отвечал Себастьен, с невыразимой любовью глядя на Андре. — Я и сам не знаю. Вы говорите о тайне. Да, в моей жизни все столь же таинственно, как и в вашей.

— Да ведь кто-нибудь, должно быть, сказал тебе в ту минуту, когда я проходила: «Мальчик, вот твоя мать!»

— Да… Мне подсказало сердце…

— Сердце?..

— Знаете, матушка, я вам кое о чем расскажу, это похоже на чудо.

Андре придвинулась к мальчику, устремив взгляд ввысь, словно благодаря Небо за то, что оно возвратило ей сына, и возвратило таким вот образом.

— Я вас знаю вот уже десять лет, матушка.

Андре вздрогнула.

— Неужели не понимаете?

Андре отрицательно покачала головой.

— Я вам сейчас объясню: мне иногда случается видеть странные сны — отец называет их галлюцинациями.

При упоминании о Жильбере, сорвавшемся с губ мальчика и, словно кинжал, вонзившемся Андре в самое сердце, она содрогнулась.

— Я вас видел много раз, матушка.

— Как видел?!

— Да во сне, как я вам только что сказал.

Андре вспомнила о кошмарах, преследовавших ее всю жизнь, одному из которых мальчик обязан был своим рождением.

— Вообразите, матушка, — продолжал Себастьен, — что, когда я был совсем маленьким, жил в деревне и играл с деревенскими ребятишками, я ничем от них не отличался и видел самые обыкновенные сны, но, стоило мне покинуть деревню и, миновав последние сады, оказаться на опушке леса, я чувствовал, что меня словно кто-то касается платьем; я протягивал руки, чтобы за него схватиться, но ощущал лишь пустоту: призрак отступал. Однако если сначала он был невидим, то потом, мало-помалу, становился видимым: в первую минуту он был похож на почти прозрачное облако, подобное тому, каким Вергилий окутал мать Энея, когда она явилась своему сыну на берегу у Карфагена; потом это облако сгущалось и принимало очертания человеческой фигуры, принадлежавшей женщине, — она скорее парила над землей, нежели шла по ней… Тогда неведомая дотоле непреодолимая сила влекла меня к ней. Она уходила в глубь леса, а я шел за ней, вытянув руки вперед, так же как она, без единого звука, потому что, несмотря на все мои попытки ее окликнуть, голос меня не слушался; я бежал за ней, а она не останавливалась, и я никак не мог ее догнать; так продолжалось до тех пор, пока то же чудо, возвещавшее мне о ее присутствии, не предупреждало меня о ее уходе. Призрак постепенно исчезал. Мне казалось, что эта женщина страдает не меньше меня из-за нашей разлуки, угодной Небу, потому что, удаляясь от меня, она продолжала оглядываться; я держался на ногах до тех пор, пока меня словно поддерживало ее присутствие, но стоило ей исчезнуть, как я в изнеможении падал на землю.

Эта двойная жизнь Себастьена, этот сон наяву слишком были похожи на то, что случалось переживать Андре, чтобы она не узнала себя в сыне.

— Бедняжка! — говорила она, прижимая его к сердцу. — Значит, напрасно ненависть пыталась отнять тебя у меня! Господь нас свел, да так, как я об этом и не мечтала; вот только я не была столь же счастлива, как ты: я ни разу не видела тебя ни во сне, ни наяву. Но когда я проходила через зеленую гостиную, меня охватила дрожь. Когда я услышала у себя за спиной твои шаги — у меня закружилась голова и сжалось сердце; когда ты меня окликнул: «Сударыня!» — я готова была остановиться; когда ты сказал: «Матушка!» — я едва не упала без чувств; когда же я до тебя дотронулась, я сразу тебя узнала!

— Матушка! Матушка! Матушка! — трижды повторил Себастьен, словно вознаграждая Андре за то, что она так долго была лишена радости слышать это нежное слово.

— Да, да, я твоя мать! — в неописуемом восторге подхватила молодая женщина.

— Раз мы нашли друг друга и ты так рада, так счастлива меня видеть, — продолжал мальчик, — давай больше не будем расставаться, хорошо?

Андре вздрогнула. Она упивалась настоящей минутой, почти забыв о прошлом и совсем не думая о будущем.

— Бедный мальчик! — со вздохом прошептала она. — Как бы я тебя благословляла, если бы ты мог сотворить такое чудо!

— Предоставь это мне, — сказал Себастьен, — я все улажу.

— Каким образом? — спросила Андре.

— Я не знаю причин, которые разлучили тебя с моим отцом.

Андре побледнела.

— Но какими бы серьезными ни были эти причины, им не устоять перед моими мольбами, а если понадобится, то и слезами.

Андре покачала головой.

— Нет, это невозможно! Никогда! — возразила она.

— Послушай! — убеждал ее Себастьен (судя по тому, что Жильбер сказал ему однажды: «Сынок! Никогда не говори мне о твоей матери!», он решил, что именно Андре виновата в разлуке его родителей). — Послушай, отец меня обожает!