Графиня де Шарни

— Дама втащила мальчика в карету, расцеловала его, дала кучеру адрес, захлопнула дверь, и карета укатила.

— Вы запомнили адрес? — с беспокойством спросил Жильбер.

— Да, прекрасно запомнил: «Улица Кок-Эрон, номер девять, первые ворота со стороны улицы Платриер».

Жильбер вздрогнул.

— Да ведь это адрес моей невестки, графини де Шарни! — заметил Изидор.

— Это рок! — прошептал Жильбер.

В те времена люди были слишком философски настроены, чтобы сказать попросту: «Это судьба!»

Потом он едва слышно прибавил:

— Должно быть, он ее узнал…

— Ну что ж, — предложил Изидор, — едемте к графине де Шарни.

Жильбер понимал, в какое неловкое положение он может поставить Андре, если явится к ней с братом ее мужа.

— Сударь! — сказал он. — С той минуты как мой сын оказался у графини де Шарни, ему ничто не угрожает. Я имею честь быть с ней знакомым, и, полагаю, вместо того чтобы сопровождать меня туда, вам лучше отправиться в путь. Судя по тому, что́ я узнал от короля, могу предположить: именно вас посылают в Турин.

— Да, сударь.

— Позвольте вас поблагодарить за то, что вы сделали для Себастьена, а теперь не теряйте времени и отправляйтесь в путь.

— Доктор! А как же…

— Раз отец мальчика говорит вам, что причин для опасений нет, можете ехать. Где бы теперь ни находился Себастьен, у графини де Шарни или в другом месте, можете не беспокоиться: мой сын отыщется.

— Ну, раз вы так хотите…

— Я прошу вас об этом.

Изидор подал Жильберу руку; тот пожал ее с сердечностью, обычно ему не свойственной, когда он имел дело с аристократами. Изидор возвратился во дворец, а Жильбер дошел до площади Карусель, пошел по улице Шартр, пересек наискось площадь Пале-Рояль, двинулся вдоль улицы Сент-Оноре и, затерявшись на минуту в лабиринте маленьких улочек, ведущих к Рынку, наконец оказался на перекрестке двух улиц.

Это были улицы Платриер и Кок-Эрон.

С обеими этими улицами у Жильбера были связаны страшные воспоминания: не раз случалось, что, оказываясь на этом самом месте, он чувствовал, как бешено начинало колотиться его сердце. Будто сомневаясь, по какой из этих двух улиц ему пойти, он наконец решительно зашагал по улице Кок-Эрон.

Ворота дома Андре, те самые ворота дома номер девять, были ему хорошо знакомы; он не остановился возле них, но не потому, что боялся ошибиться. Нет, было ясно: он ищет предлог, чтобы проникнуть в дом, а ничего не придумав, он пытается найти способ пробраться внутрь.

Он толкнул ворота, чтобы убедиться, не остались ли они незапертыми, как это иногда случается будто нарочно в такие минуты, когда человек оказывается в затруднительном положении; ворота были заперты.

Он пошел вдоль стены.

Стена имела десять футов в высоту.

Он хорошо это знал, однако решил поискать какую-нибудь тележку, забытую торговцем у стены; встав на эту тележку, он мог бы без труда вскарабкаться наверх.

Проворный и сильный, он легко мог бы спрыгнуть вниз.

Но никакой тележки он не нашел.

Значит, пробраться внутрь невозможно.

Он подошел к воротам, протянул руку к молотку и приготовился было постучать, однако, покачав головой, бесшумно выпустил молоток из рук.

Очевидно, ему в голову пришла какая-то новая мысль, заставившая его вновь обрести потерянную было надежду.

— В самом деле, это вполне возможно! — прошептал он.

Он снова поднялся к улице Платриер и свернул на нее.

На ходу он со вздохом взглянул на фонтан, где шестнадцать лет назад не раз запивал черствую горбушку черного хлеба, пожертвованную щедрой Терезой или гостеприимным Руссо.

Руссо умер; Тереза — тоже; сам он достиг зрелого возраста, обрел признание, славу, состояние. Но стал ли он от этого счастливее, безмятежнее, разве его терзали, как теперь, сомнения в те времена, когда, сгорая от безумной страсти, он макал свой хлеб в воду этого фонтана?

Он продолжал путь.

Наконец он уверенно остановился перед входной дверью, верхняя часть которой была забрана решеткой.

Видимо, он достиг цели.

Однако он с минуту постоял, прислонившись к стене: то ли нахлынувшие воспоминания слишком сильно на него подействовали, то ли он боялся, что надежда, приведшая его к этой двери, превратится в разочарование.

Наконец он провел рукой по двери и с выражением неописуемой радости нащупал в небольшом отверстии шнурок — при помощи этого шнурка дверь отпиралась в дневные часы.

Жильбер помнил, что жильцы иногда забывали втянуть этот шнурок внутрь и что однажды вечером, когда он, задержавшись, торопливо возвращался в мансарду, занимаемую им у Руссо, он воспользовался этой забывчивостью, чтобы войти в дом и добраться до своей постели.

Было похоже, что в доме, как и раньше, жили люди слишком бедные, чтобы бояться воров: прежняя беззаботность служила причиной и объяснением все той же забывчивости.

Жильбер дернул шнур. Дверь отворилась, и он очутился в темном сыром проходе, в конце которого находилась скользкая и липкая лестница, похожая на свернувшуюся кольцами и приподнявшую голову змею.

Жильбер бесшумно притворил за собой дверь и ощупью двинулся по лестнице.

Пройдя ступеней десять, он замер.