Графиня де Шарни. Части 1, 2, 3

Бийо продолжал читать наизусть:

"Так как Национальное собрание желает установить французскую конституцию на принципах, которые она только что признала и провозгласила, оно навсегда отменяет такие политические институты, которые ущемляли свободу и равенство прав".

Голос Бийо зазвучал угрожающе.

"Отныне не существует ни дворянства, ни пэрства, — продолжал он, — нет больше ни наследственных, ни сословных различий, ни феодальных порядков, ни вотчинных судов, ни каких бы то ни было вытекающих отсюда званий, назначений, прав; не существует более ни рыцарского ордена, ни какой-либо иной организации подобного толка, ни орденов, для награждения которыми требуются доказательства благородного происхождения или предполагаются наследственные различия и иные признаки превосходства, кроме тех, которые имеют должностные лица, находящиеся при исполнении своих обязанностей.

Отныне не существует ни продажи должностей, ни их наследования; ни одна часть нации, ни одно лицо не могут иметь привилегий — все граждане без исключений имеют равные права.

Отныне не существует ни глав ремесленных гильдий, ни самих гильдий ремесленников, художников и представителей других профессий.

И наконец, закон не признает ни религиозных обетов, ни каких бы то ни было других обязательств, противоречащих естественным правам человека, а также конституции…"

Бийо умолк.

Его выслушали в благоговейном молчании.

Народ впервые с изумлением слышал признание его прав, провозглашенных средь белого дня, при свете солнца, перед лицом Всевышнего, у кого он так долго вымаливал эту естественную хартию, полученную после многовекового рабства, нищеты и страданий!..

Впервые человек, живой человек, на протяжении шести столетий державший на своих плечах здание монархии, по правую руку от которой была знать, а по левую — духовенство; впервые и рабочий, и ремесленник, и землепашец осознал свою силу, свое значение; понял, какое место на земле он занимает и чему равна тень, отбрасываемая им под солнцем, — и все это он узнал не по прихоти своего хозяина, а от одного из себе подобных!

После того как Бийо произнес последние слова: "Закон не признает ни религиозных обетов, ни каких бы то ни было, других обязательств, противоречащих естественным правам человека, а также конституции", а затем провозгласил лозунг настолько еще непривычный, что он казался чуть ли не преступным: "Да здравствует нация!" — он протянул руки и соединил у себя на груди в братском объятии перевязь мэра и эполеты командующего. И несмотря на то что мэр имел под своим началом небольшой городок, а командующий возглавлял лишь горстку крестьян, несмотря на то что провозглашенный принцип представляли, казалось бы, совсем незначительные люди, он не казался от этого менее величественным, и все как один повторили вслед за Бийо: "Да здравствует нация!", и все руки раскрылись для общего объятия, все сердца слились в едином порыве, готовые отречься отличных интересов ради всеобщей любви.

Вот именно о такой сцене говорил Жильбер королеве, но королева его не поняла.

Бийо спустился с помоста, провожаемый радостными криками и приветствиями всех собравшихся.

Музыканты из Виллер-Котре, объединившись с музыкантами из соседних деревень, заиграли песню, исполнявшуюся во время братаний, а также на свадьбах и крестинах: "Где может лучше быть, как не в семье родной?"

С этого времени вся Франция и в самом деле стала одной большой семьей. С этого времени утихли религиозные распри, была забыта вражда между провинциями. С этого времени во Франции начало происходить то, что когда-нибудь произойдет на всей земле: не стало географии, не было больше ни гор, ни рек, между людьми перестали существовать какие бы то ни было преграды — общий язык, общая родина, общая душа!