Графиня Гизела

Только теперь заметила Гизела пожилого господина, самого невзрачного и сухощавого из всего собрания. Он обратился к ней, называя ее именем бабушки. Это хотя и показалось ей странным, так как она не подозревала, что в ней он видел несравненные черты своей «протеже», но голос его был так добродушен, и это знакомое ей лицо с маленькими серыми глазками – у гувернантки были фотографии, и литографии, и масляные изображения этого лица – казалось таким приветливым рядом с враждебностью отчима, что сердце ее невольно смягчилось.

– Очень благодарна вам, ваша светлость, за это успокоение, – сказала она, улыбаясь и склоняя свой грациозный стан.

Она, очевидно, хотела прибавить еще несколько слов, но министр снова овладел поводом и на этот раз уже не выпускал его из рук. В эту минуту он уже вполне владел собой и способен был изобразить сострадательную и в то же время извиняющуюся улыбку, с которой он взглянул на князя, когда тот быстро отшатнулся в сторону при движении лошади. Он повелительным жестом указал на аллею.

– Ты сию же минуту вернешься в Грейнсфельд, дочь моя, – сказала он холодно и резко. – Надеюсь сегодня же найти случай объясниться с тобой по поводу сделанного шага, которому нет ничего подобного в летописях фамилии Штурм и Фельдерн.

Гордая кровь имперской графини Штурм и Фельдерн, к которой он только что апеллировал, ударила в лицо девушки. Гизела гордо выпрямилась, и хотя сжатые тонкие губы ее не проронили ни слова, но легкое, выразительное пожатие плеч отразило едкое замечание его превосходительства с большей силой и достоинством, чем могло бы вызванное раздражением слово.

– Но, мой милый Флери! – заговорил князь оживленно и с сожалением.

– Ваша светлость, – перебил его министр с покорным видом и почти набожно опущенными ресницами – выражением, которое очень хорошо было известно князю и которое означало непреклонную волю, – в эту минуту я поступаю как преемник моей тещи, графини Фельдерн. Она никогда бы не простила своей внучке такой фантастической цыганской выходки… Я знаю, к несчастью, очень хорошо страсть моей падчерицы к приключениям, и если не в состоянии был отвратить это тягостное для меня положение, то и не хочу, по крайней мере, продолжить скандала, который падает на меня. – Гизела продолжала гордо держать голову. С тем глубоко испытующим выражением, которое страстно ищет истинную причину действий в душе другого, она твердо и проницательно смотрела в лицо человеку, который, бывало, чуть ли не с обожанием носил жалкого, умирающего ребенка на руках и воспитывал с такой систематичностью и который вдруг, несколько дней тому назад, стал выказывать ей такую холодность и отчуждение.

Она далеко не похожа была на обвиняемую, скорее это была обвинительница в своем спокойном молчании, с полной достоинства осанкой. Гордо вскинув голову, откинула она назад волосы и, поклонившись обществу, слегка коснулась хлыстиком лошади. Конь стрелой помчался к аллее, и через несколько мгновений воздушное, белое видение с развевающимися золотистыми волосами исчезло в зеленой лесной чаще.

Минуту присутствующие молча глядели вслед девушке, затем снова поднялся всеобщий разговор.

Князь послал одного из кавалеров в Белый замок за экипажами; он желал, в сопровождении министра и кавалеров своей свиты, лично посетить пожарище. Почтенный господин вдруг ни с того ни с сего заюлил и засуетился.

– Но, мой милый барон Флери, не были ли вы слишком жестоки относительно вашей восхитительной питомицы? – обратился он с упреком к министру, приготовляясь оставить луг, чтобы отправиться по грейнсфельдской дороге, где должен был догнать его экипаж.

Холодная усмешка мелькнула на губах его превосходительства.

– Ваша светлость, в моем официальном положении я привык носить на себе панцирь – и был бы давно уже трупом, если бы дозволил уязвлять себя стрелой осуждения, – возразил он с оттенком шутливости. – Но совершенно иначе, напротив, организован я как обычный человек, – прибавил он несколько строже. – Упрек из уст вашей светлости, признаюсь, огорчает меня. В эту минуту я вполне сознаю, что любовь и ослепление заставляли меня беспечно относиться к моей обязанности как воспитателя моей дочери.

– И не одного себя обвиняй, мой друг, – прервала его супруга нежно-слабым голосом, – и я много виновата. Зная все сумасбродства, которые Гизела позволяет себе в стенах замка, мы были слишком слабы, продолжая держаться с прежней беспечностью, и именно еще недавно я имела крупный разговор с Гербек, которая высказала намерение обращаться с ней несколько строже.

– Но я не понимаю, какие нелепости видите вы в поведении Гизелы? – проговорила графиня Шлизерн. – Несколько отважная езда, и ничего более… К тому же прелестная малютка, видимо, и не подозревала нашего присутствия здесь, на лугу.