Графиня Кейт

По правде говоря, юная графиня Кергвент была изящно сложенной девочкой с маленькими ножками и ручками, но на свете не было ребенка более неуклюжего, чем она. И чем чаще Кейт об этом говорили, тем более неловкой она становилась. Девочка приходила в трепет, когда за столом требовалось передать чашку чаю леди Барбаре или масло гувернантке. Еще неприятнее было, когда ей приказывали повторить какое-нибудь движение несколько раз, в надежде, что оно будет исполнено грациознее. Повторение раз от разу было все хуже и хуже, пальцы сжимались все сильнее, локти делались угловатее прежнего, плечи выворачивались.

Неловкость девочки и ее дурной характер тетки приписывали ее деревенскому воспитанию. И виновата в этом была сама Кейт, хоть сама этого и не сознавала. Защищаясь от чрезмерных воспитательных речей леди Барбары, она нередко произносила: «Папа так говорил» или «Мэри так делала». И потому неудивительно, что тетки были самого дурного мнения о ее прежних воспитателях и находили, что Кейт необходимо забыть о них, и в конце концов запретили племяннице упоминать о мистере Вардуре, не говоря уже о том, чтобы называть его «папа».

Глаза Кейт засверкали от гнева и раздражения:

— Я не могу от этого отвыкнуть! И не хочу!

— Вы должны привыкнуть к тому, что прилично вашему званию, леди Кергвент. Поэтому я попрошу миссис Лейси задавать вам лишний урок всякий раз, когда вы будете называть мистера Вардура «папой»! — строго проговорила леди Барбара.

Кейт зарыдала и выбежала из комнаты. Когда же слезы высохли и всхлипывания стихли, она начала размышлять о жестокости тетки и о том, как дурно было с ее стороны развивать в племяннице неблагодарность. Девочка даже сочинила целую речь, которая начиналась так: «Леди Барбара Умфревиль! Когда несчастная сиротка была бедна и всеми забыта, мой дядя, мистер Вардур, был для меня настоящим отцом. Вы можете растерзать меня дикими лошадьми, но я не перестану называть его папой до последнего моего вздоха!»

Что юная графиня хотела выразить словами: «можете растерзать меня дикими лошадьми», осталось неизвестным, но тем не менее с тех пор стоило только леди Барбаре взглянуть попристальнее на Кейт, — и та останавливалась на первом же слоге «па…» и вместо этого дрожащим голосом говорила «дядя». Внутренне она, правда, сокрушалась и сердилась, но запрещенные теткой слова вырвались у нее всего раз или два — и то совершенно нечаянно.

Итак, именно Кейт из-за своей привычки не придерживаться истинной правды была виной тому, что тетки составили себе дурное мнение о ее друзьях. Однако мы ушли слишком далеко от описания времяпрепровождения Кейт в Брутон-стрит.

В час пополудни она отправлялась с гувернанткой гулять. Если из дома приходило письмо, девочка читала его, пока Жозефина одевала ее, как одевают кукол. Если же Кейт случалось держать в руках книгу, то она предавалась чтению до тех пор, пока миссис Лейси не заглядывала в дверь, чтобы посмотреть, готова ли она.

Прогулка по мрачным улицам или марширование вокруг садов Беркли-Сквер[6] были далеко не таким веселым занятием, как утренние игры с Сильвией в садике возле дома в Олдбороу. Здесь Кейт чувствовала себя узницей. Другие дети в этих садах играли вместе, ей же это было строго запрещено. Смотреть на них, думать о Сильвии и Чарли, чувствовать, что в эту минуту какая-нибудь веселая игра была бы самым большим счастьем в мире, — вот и все, что оставалось Кейт.

Можно было еще, пожалуй, рассказывать миссис Лейси про Сильвию, про впечатления, вынесенные из чтения истории и разных повестей, но получаемый на все эти рассказы тихий и равнодушный ответ: «Да, друг мой», ясно показывал, что гувернантка не слышала ни одного слова. Когда же Кейт поднимала на нее глаза, то кроме черной вуали, которая всегда была спущена на лицо гувернантки, ничего видно не было. «Надо же — сущее несчастье, что именно мне попалась такая грустная гувернантка!» — думала Кейт про себя.

После прогулки наступало время учения. Кейт повторяла сперва урок, задаваемый накануне, потом к ней являлся учитель французского, приходивший два раза в неделю. Для арифметики и географии было назначено два урока в неделю, и еще два — для рисования. Эти занятия Кейт любила и даже начала делать успехи, в особенности с тех пор, как перестала приводить в пример французское произношение Мэри Вардур или ее способы решать задачи.

А еще девочке очень нравилось беседовать со своим учителем французского языка, почтенным и хорошим человеком. Она с удовольствием сочиняла письма по-французски, описывала в них тех девочек, которых рисовала, а потом эти письма, поправленные учителем, вместе с рисунками отправляла Сильвии.

Когда учителя уходили, Кейт садилась готовить уроки к следующему дню и потом читала немного с миссис Лейси по-итальянски, затем следовало чтение истории и рукоделие. Леди Барбара хотела, чтобы девочка выучилась шить и вышивать, и была немало удивлена, выяснив, как мало Кейт знает об этом.

— Я полагала, что в семействе священника тебя выучат, по крайней мере, в совершенстве рукоделию, — сказала она.