Графиня Ламотт и ожерелье королевы

Графиня Ламотт и ожерелье королевы

I

Дело об ожерелье королевы было как будто создано для романистов и драматургов. Им в значительной мере навеяна пьеса Гёте «Великий Кофт», хоть в ней имена не называются. Александр Дюма написал о деле один из самых слабых своих романов и с историей в нем не поцеремонился. Вдохновило это дело и Карлейля — его очерк «Бриллиантовое ожерелье» с одинаковым правом можно назвать и историей, и поэмой. В отношении «интриги» дело об ожерелье стоит любого уголовного романа. Отличается же оно от самых плохих романов тем, что было совершенно бессмысленно. Обычно в уголовных процессах подобного рода, например в делах Терезы Эмбер, Рошетта, Ставиского, расчет преступников строился на легковерии жертв; в деле же ожерелья королевы одинаково легковерны были и жертвы, и преступники.

Как известно, в 1769 году сложная придворная интрига, которой руководил граф Жан Дюбарри (сыгравший какую-то небольшую, еще, кажется, никем не выясненную роль и в русской истории), привела в Версальский дворец Жанну Бекю, незаконную дочь служанки и некоего Гомара, — по профессии не то модистку, не то компаньонку, поведения легкомысленного. За необыкновенную красоту ее прозвали «ангелом», из этого образовалась фамилия или псевдоним «Ланж»[1], так что звали ее и Бекю, и Гомар, и Ланж. Она была последней любовью Людовика XV. Старый король влюбился в нее без памяти. Чуть не в первый день знакомства он послал ей бриллиантов на 100 тысяч ливров. В ее приемную хлынул «весь Версаль».

Такого низкопоклонства в отношении власти, которое мы наблюдаем в наше счастливое время, восемнадцатый век не знал. Однако и Жанна Бекю видела на своем веку немало человеческой низости. Достаточно сказать, что какой-то генеалог составил для нее родословную, возводившую ее род к Жанне д'Арк! Быть может, в связи с этим в Париже втихомолку распевали стишки:

France, quel est donc tom destin,
D'être soumise à la femelle!
Ton salut vint d'une pucelle,
Tu périras par la cotin...[2]

Брат названного выше графа Дюбарри за приличное вознаграждение предложил фаворитке руку, сердце и имя. Король назначил графине Дюбарри содержание в триста тысяч ливров в месяц. Для нее выстроили недалеко от Версаля знаменитый павильон Лувесьен. «Не жалейте золота и мрамора, — приказывал король архитектору, — как жаль, что нельзя построить для нее дворец из алмазов!..» Во Франции мучительно завидовали и ей, и графу Жану. Зависть была преждевременна — вечная история Солонова предсказания Крезу: «Подожди смерти: тогда только будет видно, был ли ты счастлив». Через двадцать пять лет и графиня Жанна, и граф Жан взошли на эшафот — она за то, что была «любовницей развратного тирана», он за то, что ее тирану сосватал, — подходящих статей закона не нашли и в то мало церемонившееся с законом время.

Теперь некоторые историки признают за Людовиком XV большие государственные заслуги: он заключил, например, с испанскими Бурбонами так называемый pacte de famille. Большая публика помнит о Людовике XV главным образом «Après nous le déluge»[3], а о госпоже Дюбарри — «La France, ton café fout... le camp!»[4] и «Encore un moment, monsieur le bourreau!..»[5] Это была необразованная, но не глупая и не злая женщина, очень раздражавшая страну своим мотовством. Психология французского народа в ту пору не совсем походила на нынешнюю. Время было щедрое, сбережений в высшем обществе не делал почти никто. Графиня Дюбарри и в XVIII веке удивляла мир своей расточительностью: при годовом окладе в 40 миллионов нынешних франков она имела огромные долги!

Куда уходили миллионы? Много денег поглощали туалеты госпожи Дюбарри. На стол тратились немалые суммы. В ту пору гастрономия у вельмож — особенно во Франции и в России — вообще была необыкновенная, нам теперь даже не совсем понятная. У графа А.С.Строганова, учившегося гастрономическому делу в Париже, подавались к столу лосиные губы, разварные лапы медведя, жареная рысь, жаренные в меду кукушки. Другой вельможа поил домашнюю птицу сливками с пармезаном и рейнским вином. Третий, чтобы увеличить печень налимов, травил их аршинными голодными щуками. Большие деньги уходили и на игру, особенно в связи с тем, что доступ в высшее общество был довольно легкий, и часто проникали к карточным столам люди, которых в России в XVIII веке называли «картежными академиками». Знаменитый версальский шулер, греческий дворянин Апулос, благодаря которому во Франции шулера и по сей день столь странно и нелюбезно называются «греками», оставил после себя школу. Очень много денег госпожа Дюбарри тратила и на драгоценные камни. Она косвенно, без всякой вины, и была причиной возникновения дела об ожерелье.