Графиня Монте Карло

«Бугатти» от удара развернуло, откинуло влево. Последнее, что увидела Анна, — перелетающий через бордюр серый автомобиль переворачивается в воздухе и летит в пропасть с тридцатиметровой высоты. Потом мелькнул ствол кипариса. Удар! И темнота. Холодная и липкая. Страшная!

Часть третья НАСЛЕДСТВО ПАПЫ КАРЛО

Глава первая

Страшный человек крутит ручку шарманки. Он похож на обезьяну. Нет, не похож — таких страшных обезьян не бывает: у него три глаза — в одном светится похоть, в другом притаилась жадность, а в третьем сверкает ненависть. И шарманка его — не шарманка, а царский дворец, раздавленный и сплющенный, в котором переплелись белые колонны и черные провалы окон. Горбатый длиннорукий шарманщик крутит ручку, и вместо мелодии из музыкального аппарата выливается кровь, а прекрасная светловолосая девушка поет, пытаясь зажать ладонью собственный рот, не выдержав ужаса и тоски. Мальчик лет пяти — совсем голенький и прозрачный растворяется в воздухе, сливаясь с небом. Он почти не виден — этот мальчик — только черная татуировка на его спине словно клеймо на всем мирозданье — страшная искусная татуировка — шарманщик и маленький мальчик, собирающий подаяние. Но мальчик летит к небу, которого нет — только висит прекрасное обнаженное женское тело — почти детское тело — девушка, изрубленная саблями. А другая — та, что еще жива — она поет, стоит босая в потоке крови, в бурлящей красной реке, в которой, захлебываясь, тонет поезд и плывут трупы, вцепившись друг в друга в последних горестных объятиях.

Аня видит все это, когда закрывает глаза и когда вновь открывает их. Это происходит и ночью, и днем. Это будет длиться всегда — потому что у вечности нет дня и нет ночи, нет начала и нет конца, нет рождения и смерти. Зачем нужна такая страшная вечность? И нет никого рядом, чтобы обнять и утешить. Нет мамы и нет отца, который оказался ненадолго так близко. И так поздно.

— Папа! — шепчет Аня.

И не может пошевелить рукой, чтобы взмахнуть и позвать кого-нибудь, кто увидит ее, раз все вокруг ничего не слышат.

— Очнулась, милая.

Русская княгиня тоже здесь. Значит, и она умерла.

— Бабушка, — шепчет девушка, — я люблю тебя.

— И я тебя, милая, — шепчет старуха и плачет.

Неужели и там есть слезы — в том мире, которого боятся и на который так надеются.

— Бабушка, — пытается улыбнуться Аня, чтобы только остановить ее слезы, — я твоя внучатая племянница. Мой отец был сыном твоего брата, которого ты потеряла и долго искала потом. А он был рядом — на Васильевском, в приюте возле Покровской больницы.

— Я была там, — удивленно выдохнула старуха, — но мне сказали, что брата там нет.

— Ты искала Ваню Федотова или Ваню Барятинского, а его записали Шарманщиковым. Он даже видел тебя в окно и кричал, и звал тебя, плакал, но ты не слышала. Села с подругой в пролетку и поехала в приют Общества человеколюбия.

«Откуда я все знаю это? — удивилась Аня, — ах, да, я же в Вечности, где нет никаких тайн.»

— Так было, — удивляется старая княгиня, — мы объехали все приюты, спрашивали в участках и у квартальных надзирателей, и никто ничего не мог сказать. Но ты-то, милая, откуда знаешь?

— Я же твоя внучатая племянница, — смеется девушка, — я — Анна Константиновна Барятинская.

Как больно смеяться на том свете! Сюда попадают лишь очень серьезные люди.

Старуха наклоняется, ее лицо совсем близко, можно разглядеть каждую морщинку или искорку в ее голубых глазах.

— А что стало с моим братом?

— Он стал вором. Он стал самым уважаемым вором. Берия назвал его королем воров и подарил жизнь. Когда на Колыме в лагерях воры и ссученные начали резать друг друга, лагерное начальство лишь потирало руки: это ведь какая экономия на питании! Но сначала резня началась в одном бараке, потом в одном лагере, а потом и во всех. Никто не мыл золото на прииске: все убивали друг друга. Пригнали войска, начались расстрелы, но золота от этого больше не стало. И тогда начальник Колымлага сам приехал к Шарманщикову: останови! На волю отпущу!

— Не надо, — ответил король воров, — мне везде воля.

Попросил только лошадь и сани, чтобы ехать по зонам. И остановил убийства. И минуты не говорил. Все разошлись по баракам. А потом пришли солдаты. Стали выявлять зачинщиков, выбирая самых уважаемых. Собрали и повели расстреливать.

— Эх ты, — крикнул один из воров Шарманщикову, — сдал нас. А говорил, что в расход никого не пустят.

Иван Иванович разделся до пояса и пошел к стене барака к остальным. Проходя мимо генерала, сказал ему:

— Только меня замочишь лично ты. И самым первым.

— Хорошо, — засмеялся генерал. Достал из кобуры «ТТ», подошел к знатному Вору, вскинул руку и нажал на курок.

Осечка.

Нажал еще раз.

Осечка.

Потом еще и еще. Восемь раз щелкал пистолет вхолостую.

— Что за ..? — сказал начальник лагеря.