Графиня Потоцкая. Мемуары. 1794—1820

Как ни легкомысленны парижане, катастрофа произвела на них сильное и глубокое впечатление, дав повод для многочисленных пересудов. Многие приписывали пожар политическим козням. Последние, особенно усердные приближенные, уговаривали императора удалиться, пока толпа не запрудила все выходы, стараясь при этом заронить в нем гнусные подозрения, но Наполеон, всегда спокойный в опасности, не обратил никакого внимания на эти пошлые инсинуации. Проводив императрицу до экипажа, он вернулся в посольство и сказал князю Шварценбергу, что пришел помогать тушить пожар.

Эти слова произвели громадный эффект. Австрийцы, полные восхищения и признательности, во главе со своим послом окружили императора, и эта живая стена сердец, прежде настроенных враждебно, представляла собой в тот момент не менее крепкий и падежный оплот, чем отряд его Старой гвардии.

Салоны

У Денона – Нога мумии – Салон виконтессы де Лаваль – Обед у Талейрана – Герцог де Лаваль – Петрарка и Лаура – Даву в Савинъи – Куропатки маршала – Граф де Ф. – Завтрак у госпожи де Суза – Лабедуайер – Герцогиня Курляндская – Талейран и его сераль

Однажды пустившись в свет, я была всецело поглощена светскими удовольствиями и лишь по утрам находила иногда свободную минуту, чтобы посетить музеи и ателье художников. В это время я познакомилась с господином Деноном, который обладал большим вкусом, был всегда очаровательно весел и необычайно услужлив. Он вызвался сопровождать меня в Лувр, где в то время находились захваченные французами в Италии знаменитые художественные произведения.

Спустя несколько дней любезный директор пригласил меня к себе завтракать, чтобы показать свой собственный музей, состоявший из массы драгоценных вещей, собранных им в разных странах, и в особенности в Египте. Он обратил мое внимание на маленькую, хорошо сохранившуюся ножку мумии – такую изящную, грациозную, что невольно являлась соблазнительная мысль похитить ее и сделать из нее пресс-папье.

– Посмотрите, – сказал господин Денон, – вот чудо-то! А знаете, судя по всему, она принадлежала кому-нибудь, происходившему по прямой линии от фараонов.

– Кто знает? – ответила я. – Возможно, это ножка одной из жен Сезостриса.

– Пусть будет жены Сезостриса, – согласился он, – но в таком случае это была его самая любимая жена, которую он оплакивал всю жизнь.

Тетка познакомила меня со своими друзьями, которые почти все жили в Сен-Жерменском предместье и, следовательно, принадлежали к оппозиции. Там всё порицали, много вздыхали о прошлом и почти совсем не веселились. Это общество мне не особенно понравилось. Единственным приятным домом, куда меня ввела тетка, был салон виконтессы де Лаваль. Эта умная женщина умела во всем находить только хорошие стороны. Она гордилась, если можно так выразиться, своей бедностью, никогда не завидуя тем, кто, наоборот, разбогател: надо же утешаться хотя бы богатством, если ты не принадлежишь к роду Монморанси. И это было все!

В маленьком салоне виконтессы собиралось избранное общество, молодежь всех партий стремилась быть сюда принятой, так как бывать здесь считалось признаком хорошего вкуса. Прислуга состояла из лакея и негритянки, готовившей чай и представлявшей собой нечто среднее между служанкой и доверенным лицом.

На этих чрезвычайно скромных собраниях мне посчастливилось увидеть всех, кто был тогда популярен в Париже. Талейран и герцогиня Курляндская принадлежали к числу наиболее частых посетителей виконтессы, но госпожа Талейран не бывала у нее – и здесь виконтесса оставалась верна себе. Беседы на этих собраниях велись вполне непринужденно, так как политика и партийный дух были отсюда совершенно изгнаны. Госпожа де Лаваль с необычайной ловкостью начинала какой-нибудь интересный разговор, а когда видела, что беседа принимает оживленный характер, спокойно погружалась в свое вязанье из толстой шерсти, и только особенно интересная тема заставляла ее принять участие в беседе. В таких случаях все молчали, а она говорила, и так красиво, остроумно и оригинально, что все слушали как зачарованные.

Когда-то она славилась необыкновенной красотой, но и теперь еще ее кроткие черные глаза сохранили удивительный блеск. Мне рассказывали, что ее старый деверь герцог де Лаваль, известный своими глуповатыми выходками, желая выразить свое восхищение бархатными глазами виконтессы, как-то воскликнул: «Надо признаться, сестрица, что ваши глаза напоминают цвет бархатных панталон».

Я знала этого бедного герцога, когда он был уже совсем дряхл. Его глупости заставляли меня умирать от смеха. Я даже хотела составить из них сборник, потому что они были действительно необыкновенными, но, к несчастью или, скорее, к счастью, глупости скоро забываются.

Тем не менее один из анекдотов о нем я все-таки расскажу.