Графиня Солсбери

В конце ужина какой-то оруженосец попросил вызвать Готье де Мони. Его прислал рыцарь Смельчак. Раненый пришел в чувство и сказал, что перед смертью хочет открыть одну тайну человеку, которому он столь нескромно бросил вызов и который так жестоко покарал его за это. Готье де Мони пошел за посыльным, чей быстрый шаг указывал, что времени терять нельзя, и вскоре вошел в палатку умирающего. Он нашел рыцаря лежащим на медвежьей шкуре; его лицо стало таким бледным, что казалось, будто на нем были только глаза, оживляемые предсмертной лихорадкой. На звук шагов вошедшего в палатку Готье умирающий поднял голову и, узнав своего победителя (он видел его лишь те несколько мгновений, когда разбитый шлем обнажил ему голову), приказал слугам удалиться, жестом попросив Готье де Мони сесть рядом с ним. Рыцарь поспешил исполнить это желание. Раненый поблагодарил его кивком головы; потом, устав от этого усилия, с легким стоном снова откинулся на подушку.

Готье показалось, что тот сейчас испустит дух, но он ошибся: время этому еще не пришло и через несколько минут к раненому, казалось, снова вернулись слабые силы.

— Мессир Готье, вы, если я не ошибаюсь, дали обет? — еле слышным голосом спросил он.

— Да, — ответил Готье, — я поклялся отомстить за отца, убитого в Гиени, найти убийцу и отыскать могилу, чтобы прикончить на ней этого злодея.

— Вам известно, в каком городе его убили?

— Нет, не известно.

— И вы не знаете, где его могила?

— До сих пор не мог ее найти.

— Так вот, мессир! И у меня есть мать; она тоже не знает, в каком городе я получил смертельную рану и где будет моя могила. Но матери необходимо оплакать своего сына так же, как вам нужно оплакать вашего отца. Обещайте мне, сеньор, исполнить одно мое желание.

— Какое именно? — спросил Готье.

— Поклянитесь, что, когда я умру, вы положите мое тело в дубовый гроб и отправите его туда, куда я вам укажу, чтобы прах мой покоился в родной земле, среди любимых людей. А я, мессир, скажу вам, как погиб ваш отец и в каком месте ожидает он вечного воскресения.

— Да, я вам клянусь! — вскричал Готье де Мони. — Говорите же, скорее!

— Доводилось ли вам, мессир, слышать о знаменитом турнире, который состоялся в Камбре, в тысяча триста двадцать втором году?

— Ну да, разумеется, — ответил Готье. — Ведь там с честью сражался мой отец.

— Он там дрался на поединке с одним молодым человеком, — продолжал умирающий, — и ранил его так жестоко, что тот не только уже никогда не смог бы сесть на лошадь, но и был вынужден просить, чтобы его в носилках привезли в город Ла-Реоль, где жили его родители. Отец этого молодого человека был Жан де Леви, а мать — Констанция де Фуа, дочь Роже Бернара, графа де Фуа. Родители окружили сына заботливым уходом (для них это несчастье было тем ужаснее, что младший их сын еще лежал в колыбели), но этот молодой человек так и не поправился, он умер в том же возрасте, в каком умру я.

И вышло так, что спустя два или три года после его смерти, когда боль потери еще кровоточила в семье как свежая рана, мессир Леборнь де Мони, ваш отец, дав обет совершить паломничество в Сант-Яго де Компостелла, отправился в путь, свершил свой обет и, возвращаясь обратно, узнал, что его светлость Карл, граф де Валуа, брат короля Филиппа, находится в Ла-Реоле, приехал в этот город, дабы изъявить почтение своему августейшему союзнику[16]. Ваш отец пробыл в городе довольно долго, ибо его встретили там очень торжественно; слух о том, что ваш отец в Ла-Реоле, быстро распространился и достиг дома, который он поверг в траур. Вы должны согласиться, мессир, что подвергнуть себя таким образом мести отца убитого им человека означало искушать Бога: поэтому эта неосторожность привела к тому, к чему и должна была привести. Однажды вечером, когда мессир Леборнь де Мони возвращался из отдаленного квартала города во дворец его светлости графа де Валуа, его поджидали два человека: один из них был хозяин, а другой слуга. Хозяин обнажил меч и крикнул вашему отцу, чтобы тот защищался. Ваш отец дрался так смело, что начал теснить противника; слуга, увидев это, зашел сбоку и насквозь пронзил шпагой мессира Леборня де Мони.

— Убийцы! — прошептал Готье.

— Не перебивайте меня, если хотите узнать обо всем: я чувствую, что жить мне осталось лишь несколько минут.

— Прежде всего ответьте, неужели они оставили его тело без погребения? — воскликнул Готье.

— Нет. Успокойтесь, — продолжал умирающий. — Тело вашего отца унесли, помолились над ним в церкви и предали земле. Ведь тот, кто на него напал, желал поединка, а не убийства. Посему нападавший посчитал, что во искупление грехов следует обернуть тело погибшего в освященный саван, выбить на его мраморном надгробии крест и одно-единственное слово «Orate»[17], чтобы те, кто преклонит колени перед этой могилой, молились и за жертву и за убийцу.

— Но как я отыщу могилу? — вскричал Готье.