графоманка

Ларичева слушала, слушала, и чем больше говорил старец, тем больше ей самой хотелось стать на это место. Она все записала, все запомнила. И лучше все сумеет. Наоборот, она не стала бы никого называть отщепенцами. Ведь все мы отщепенцы! В том смысле, что никто не знает, что же мы такое создали. И не мы, а нас всем остальным кто-то противопоставил… Но старец — молодец, она бы и не знала… “Извините, я хотела вас спросить — что за автор у этих стихов? Списала их с книжки. А обложки не было…” — “Нет, я не в курсе. Но по стилю женщина. Вот про одно могу сказать — похоже на Бек, вот это — “честная старуха”. Так только одна женщина могла написать, дочка моего любимого Александра Бека”. Такого поэта Ларичева не знала.

— Упхолов, стой. Могу тебе машинку предложить, б/у. Не хочешь? Может, она ломаная, так ты ее починишь или выбросишь.

— Что за вопрос, хочу, конечно. Ты завтра на работу принеси, а бабки я тебе в получку…

— Да какие бабки, какие дедки, что ты несешь…

РОЛЬ ПОСТЕЛЬНОЙ СЦЕНЫ И ДРУГИЕ СОВЕТЫ ГУБЕРНАТОРОВА

Когда из-под светлых сводов бухгалтерии приходили и просили найти то-то и тот-то в такой-то папке, или за такой-то период посмотреть определенный показатель, то им всегда смотрели. Догоняли и еще раз смотрели. А когда к ним в бухгалтерию ходили, то все получалось, что они заняты опять. Акты ревизии пишут! Зарплату начисляют! Инвентаризацию на складе оборудования сводят! Оборудование Ларичева, конечно, сосчитала на больничном, и по столбцам сбила, но динамику по годам не сделала. А им надо износ и остаточную стоимость. Ларичева заметалась, как пожар голубой, ища по коридорам Нездешнего, только он мог подтвердить, что о динамике речи не шло. Но не нашла.

— Нездешнего здесь нет, его кабинет в администрации, — терпеливо пояснил Губернаторов, когда Ларичева в третий раз заглянула под светлые своды АСУПа. — Да вы зайдите. Или опять в режиме SOS работаете?

— А у вас такого не бывает?

— Ни боже мой. Если уж я изредка и напрягусь, то это обосновано с финансовой точки зрения. Могу научить и вас.

— Я тупая.

— Заниженная самооценка. Комплексы… Но все это поправимо, милая Ларичева. Что-нибудь читали восточных философов? Нет, конечно… Ну, вот, скажем, такая коротенькая притча…

“Однажды король вышел в сад и с удивлением обнаружил его увядание. Дуб сказал, что умирает, потому что не так высок, как сосна. Сосна сказала, что умирает, потому что у нее нет таких изумрудных гроздьев, как у винограда. Виноград засыхал, потому что не умел цвести, как роза. И только анютины глазки глядели на короля веселыми и свежими лепестками. И после вопроса короля дали они такой ответ. Уж если король захотел бы иметь на этом месте дуб, то посадил бы его. А уж если посадил цветы, значит, хотел только их. Поэтому цветы, как бы малы они ни были, радуют его глаз изо всех сил”… Разве вы хотите, милая Ларичева, быть Буддой? Вижу, что не хотите. Да и зачем? Если бы Бог захотел Будду, то создал бы его, одного или нескольких. Но он создал вас. И перед вами такая роскошь — наслаждаться, будучи собой, либо умереть, вынося себе нелепый приговор.

Ларичева чувствовала смутную радость и отчетливую тревогу. Радость оттого, что ее посчитали за человека, и тревогу от необходимости бежать, не узнав продолжения.

— Это вы сами придумали? Это разгадка того, почему вы такой хозяин жизни?

Губернаторов улыбнулся.

— Как вы торопитесь. То, что я вам рассказал — одна из прелестных сказок Ошо Раджниша. Они основаны на чувствах экцептенс и сэлф-экцептенс — принятии мира и себя как есть. Татхата — иначе согласие. Я увлекаюсь чтением Шри Ауробиндо. Он беседует со своим учеником Павитрой целых сорок четыре года и таким образом дает представление о технике медитации в системе интегральной йоги, также о йогической садхане. Хотя начал я с Шукасаптати, это вид индийских сказок. Многие переведены с пракрита, а эти — с санскрита. Что-то вроде “Тысячи и одной ночи”, но рассказчик — попугай…

Ларичева заметно побледнела.

— Но я рассказал вам это не для того, чтобы у вас возник новый комплекс. Стоит вам захотеть — вы все поймете. Здесь — пятьдесят на пятьдесят, что вам это не нужно. Как я понимаю, вы что-то пишете. А творческие люди все воспринимают на уровне образов. Сказать вам, какой образ возник во мне от прочтения ваших рассказов? Молчите? Ваша подруга Забугина давала мне прочесть кое-что. Наверно, вы не лишены определенных способностей. Не мне судить об этом. А в рассказах все не о вас. Какие-то простые женщины, которых переехала судьба. Помилуйте, да они сами этого хотели, жалкие самки. Кто же им не давал выйти на иной уровень существования? Сами не стали. И зачем вы пишете о чужих жизнях, а своей не замечаете?

— Чем я могу быть интересна?! — Ларичева искренне возмутилась.

— Вот те раз. Милая Ларичева, я давеча доказал вам, что вы неповторимы. И себя познать легче, чем других, а писать о том, чего не знаешь, не понимаешь — тоскливое занятие.

— Тоскливо — так и не читайте.