Графоманка

— Ничего. Вы как начальник отпускали меня на семинар, мне пришли оттуда отзывы знаменитостей, и я их вам предъявляю как доказательство того, что я там была, но мед-пиво не пила… — легла на стол пачка листков, сцепленных скрепочкой.

— Кажется, я не требовал от Вас никакого отчета. — переплетены пальцы перед собой, как щит.

— Да, но это как бы творческая командировка, за меня кто-то работал, пока я… В общем… — из-под упавших волос только дрожащие губы (пожалей меня, пожалей).

— У Вас прямо комплекс честности. Просто заболели ею, как болезнью. Успокойтесь. Я почитаю, конечно, если вы не против. У меня ведь картотека для потомков. Горжусь. Вот так, при мне, начиналась слава самой Ларичевой. — Рука, поглаживая, прижала листки, будто охраняя.

— Вам бы все пошутить над провинциальными?.. — волосы метнулись, заслонив горящее лицо (хотелось победы, но…)

— Нисколько я и не шучу. Я лично вами восхищаюсь. А то, что великих понимали не сразу, это не новость. То, что вы на это решились, уже победа. Рецензенты — еще не все читатели.

— Я в бухгалтерию, мне надо выбрать там… — И пошла.

Экономистки злобно заусмехались.

— Вот, берутся писать, а сами двух слов не свяжут.

— Ну, как же, надо повыпендриваться. Известные писатели ее читали, как же! Получила?

— Люди веками страдают, прежде чем выйти к читателям. А этой все похрен. Чему она научит? Как дают да ноги раздвигают?

Нездешний на эти укусы уже не реагировал, ответить им — значило бы опуститься слишком низко. Он говорил только тогда, когда не требовалось поступаться принципами. А один из принципов был такой — никогда ни на кого не обижаться.

Забугина тоже сидела спокойно. Пускай жудят бедные женщинки под сводами статотдела, у них так мало развлечений в жизни. Но плохие рецензии? Об этом она пока ничего не знала. Да и вообще странная Ларичева стала, работать бросилась. Молчит — вот самое непривычное. А раньше у нее все было на лбу написано. По идее надо бы пойти и устроить большой обед с пирожными, все обговорить по-человечески. Но Ларичева же сама не ведет себя по-человечески. У нее теперь лучшая подружка Нездешний, ну, так на здоровье. А сколько для нее сделано, боже мой, ну, ничего, ничего не умеют люди ценить.

И Забугина неторопливо и весело пошла на обед одна, вернее, с Губернаторовым. И там ее ожидало еще одно неприятное открытие. Когда они уютно сели в отдалении, с другой стороны телевизора — а все как раз садились напротив телевизора и жевали, как автоматы, — когда они так чудесненько уселись, Губернаторов вынул из папки для планерок затрепанные листы и подал.

— Что это, милый?

— Это, видишь ли, один из опусов твоей подруги. Передай ей, я прочел. Ты читала?

Забугина воззрилась, близоруко щуря накрашенные глазки. Она была сегодня так легко, так дымчато накрашена, просто неотразима. И знала это. “Аллергия”? Нет, такого не читала. Вот еще новости. С каких это пор дурочка Ларичева дает читать друзьям Забугиной свои паршивые рассказики, а самой Забугиной не дает? Ничего себе загибы.

— Нет, я не являюсь первым читателем великой Ларичевой. А о чем это?.. Налей и мне пепси-колки.

— Видишь ли, я просил ее написать постельный рассказ. Ну, чтобы она прекратила выполнять домашнее задание и несколько вышла сама у себя из-под контроля. И посмотреть, как она выглядит как женщина.

— И что вышло? Новая Эммануэль? Или дрянная девчонка?

— Нет, какое там. Это вовсе наоборот, это антиэротика, это как бы чернуха в эротике. Советский вариант садомазохизма.

— Да ну. Ларичева простенькая женщинка. Что она понимает в постели? Для нее любовь — это словесное тюр-люр-лю. Сидеть за два км и мять полу пиджака любимого человека. Ей надо, Господи прости, единство душ, а не единство — гм… Сначала должны пройти муки. Потом узнавание кармы до пятого колена. Горячие клятвы. Только потом она начнет раздеваться… Да и то в последний момент начнутся месячные…

— Дорогая, ты прочти опус, потом поболтаем… Ну, не немедленно… Как будто тем для разговора больше нет.

— Ну, хорошо. Только скажи одно — ты разочарован?

— Не сказал бы. Есть даже элемент шока. Написано, конечно, грубо, потому что фашиствующий молодчик, муж героини, дан как бык-производитель, а любовник, интеллигентный слюнтяй — вовсе не мужчина. Это очень упрощенная картинка. Никто из них не мог быть таким квадратом. В каждом бывает и то, и другое, понимаешь? Но это от неопытности, это поправимо. Главное — она не может описать секс, потому что не знает, что это такое… Есть любовь, нет — секс существует как отдельная область, которая не зависит от романтических отношений. И там свои законы… Бедная твоя Ларичева, убогая совершенно. Она, кажется, замужем?

— Замужем. И говорит, что мужа любит, что поймалась на его чувственность задолго до заключения брака…

— Мне неинтересно. Мне и так все уже ясно.

— Что тебе ясно?

— Что люди жизнь проживают насильно. То, чем можно насладиться, у них орудие пытки.

— А ты? Ты умеешь насладиться?

— О, да. И ты тоже. Иначе зачем мы здесь сидим?