Грамматика фантазии. Введение в искусство придумывания историй

Это — за папу,

Это — за бабушку, благо

Она живет в Сантьяго,

А это за тетю во Франции… И вот

У малыша разболелся живот.

Но ребенок, по крайней мере до определенного возраста, охотно откликается на эту игру, она будит его внимание, завтрак населяется образами, превращаясь в нечто вроде «завтрака короля». Игра придает обычному приему пищи, путем извлечения его из цепи рутинных повседневных дел, некий символический смысл. Еда становится «эстетическим» фактором, «игрой в еду», «спектаклем». Одевание и раздевание тоже интереснее, если они превращаются в «игру-одевание» и «игру-раздевание». Тут очень кстати было бы спросить у Франко Пассаторе, не распространяется ли его «Театр — Игра — Жизнь» и на эти простые события, но, к сожалению, у меня нет номера его телефона…

Матери — те, что потерпеливее, — имеют возможность каждый день констатировать действенность принципа «давай поиграем в…». Одна из них мне рассказывала, что ее сын очень рано научился самостоятельно застегивать пуговицы, потому что в течение некоторого времени она, одевая его, повторяла историю про Пуговку, которая все искала свой Домик и никак не могла его найти; когда же наконец попала в Дверь, то была довольна-предовольна. Мамаша наверняка говорила при этом не «дверь», а «дверочка», злоупотребляя, как водится, уменьшительными суффиксами, что вообще-то не рекомендуется. Но сам факт отраден и знаменателен, он лишний раз подчеркивает, какую важную роль в процессе воспитания играет воображение.

Правда, было бы ошибкой считать, что история Пуговки сохранит свою прелесть в письменном и печатном виде; нет, это одна из тех историй, которые — возьмем на вооружение термин, придуманный Наталией Гинзбург, — входят в бесценное сокровище «семейного лексикона» [15]. Зачем ребенку такая сказка в книжке, если он давным-давно научился сам застегивать пуговицы, делает это бездумно, а от печатного слова ждет более сильных ощущений! Кто хочет сочинять истории для самых маленьких, еще не доросших до «Мальчика-с-Пальчик», по-моему, должен заняться тщательнейшим анализом «материнской речи».

29. РАССКАЗЫ ЗА СТОЛОМ

Мать притворившаяся, будто она хочет сунуть ложку в ухо, применила, сама того не ведая, один из главных принципов художественного творчества: она «остранила» ложку, лишила ее обыденности, чтобы придать ей новое значение. То же самое делает ребенок, когда садится на стул и говорит, что едет на поезде, или берет (за неимением другого судоходного транспортного средства) пластмассовый автомобильчик и пускает его плавать в ванной, или заставляет тряпичного мишку изображать самолет. Именно так превращал Андерсен в героев приключений иголку или наперсток.

Рассказы для самых маленьких можно сочинять, оживляя во время кормления предметы, находящиеся на столе или на полочке креслица. Если я приведу сейчас несколько таких рассказов, то вовсе не для того, чтобы учить мам быть мамами — боже меня упаси, — а лишь исходя из неукоснительного правила: если ты что-нибудь утверждаешь, докажи примерами.

Вот вкратце несколько вариантов:

Ложка. Нарочито ошибочное движение матери влечет за собой другие. Ложка заблудилась. Лезет в глаз. Натыкается на нос. И дарит нам бином «ложка — нос», которым просто жаль не воспользоваться.

Жил-был однажды один синьор, нос у него был как ложка. Суп он есть не мог, потому что ложкой-носом не доставал до рта…

А теперь давайте видоизменим наш «бином», подставив на место второго его элемента другое слово. Так может получиться нос-кран, нос — курительная трубка, нос-электролампочка…

У одного синьора нос был в виде водопроводного крана. Очень удобно: хочешь высморкаться, открой, потом закрой… Однажды кран потек… (В этой истории ребенок со смехом обнаружит кое-что из своего опыта: не так-то легко справиться с собственным носом.)

У одного синьора нос был как курительная трубка: синьор был заядлым курильщиком… Был еще нос-электролампочка. Он зажигался и гас. Освещал стол. От каждого чиха лампочка лопалась, и приходилось ее заменять…