Грамматика цивилизаций

За исключением Маркса, о котором мы скажем ниже, наиболее оригинальным из этих мыслителей был Прудон, приверженный свободе до такой степени, что проповедовал анархию в противовес ценностям государства и христианства; искавший социальную диалектику, которая могла бы способствовать постижению живого общества, создавая на наших глазах его противоречия. Именно эти противоречия необходимо решить, чтобы воздействовать на социальные механизмы, которые эти противоречия порождают. Все это научные рассуждения, далекие от религиозных или чисто идеологических. Они противоречат духу основателей фаланстеров (Оуэн, Кабе, Фурье), а также духу революционеров и Маркса.

• Первенство французской мысли в этих областях, очевидное в первой половине XIX в., составляет проблему.

Безусловно, Франция была родиной Революции с большой буквы, Великой революции. Она была также страной, где разразились революции 1830 и 1848 гг., и даже в 1871 г., оставшись одна и оказавшись побежденной иностранным врагом, она сумела разжечь революционный костер Парижской Коммуны.

Но при всей ее оригинальности, Франция как страна социалистических идей является лишь одной из нескольких стран, столкнувшихся с последствиями индустриализации. Как и за рубежом, реформистская и революционная мысль была здесь уделом прежде всего интеллектуалов, в массе своей выходцев из привилегированных социальных слоев населения. Как и в других странах, эти идеи обрели силу и стали жизненными только тогда, когда они проникли в рабочую среду, стали проверяться действием. Но мысль здесь «заработала» раньше, была более бурной, чем в других странах, хотя сам процесс индустриализации начался в стране позднее, чем в Англии (французский «взлет» наблюдался между 1830–1860 гг.).

Это так, но сама теория «взлета» слишком упрощает происходившие процессы. Она указывает момент (час X), когда индустриальное развитие резко идет вверх. Но так ли уж четко можно определить этот момент? Верить в это — значит недооценивать весь предыдущий — инкубационный — период. Во Франции, в период между 1815–1851 гг., довольно высокие годовые темпы промышленного роста (2,5 %) были определены только в недавних исследованиях. Эти темпы роста оказались достаточными для стимулирования городского развития, наблюдавшегося с XVIII в., для трансформации старого общественного уклада, а также для того, чтобы придать стране, пережившей потрясения Революции и последовавших за ней войн, вид разрушающегося здания, который так поражал современников.

Быстрый рост городов сам по себе вызывал резкое ухудшение условий жизни в них. У всех внимательных наблюдателей — от Бальзака до Виктора Гюго — складывалось именно такое впечатление. Нищета, нищенство, разбой, мелкая преступность, бездомные дети, эпидемии, общий рост преступлений — все эти негативные явления усиливались по мере скапливания наемных работников в узком пространстве, ограниченном городскими стенами. Приток сельских жителей в крупные города не прекращался. В 1847 г. Мишле отмечал, что «крестьянина все восхищает в городе, он хочет получить от него как можно больше, он желает остаться в городе, если это возможно… Как только человек уезжает из деревни, он больше не хочет туда возвращаться». В Орлеане, например, в 1830 г., году смуты, в помощи нуждались 12 500 неимущих жителей из общего числа горожан в 40 000 человек, т. е. один из трех. В Лилле в этот же год данная пропорция составляла 1 к 2,21.

Создается впечатление, что городское общество в этот период испытывало шок от развития промышленности: с одной стороны, это развитие было привлекательным для горожанина, с другой — ему не удавалось вывести городское общество из прежнего состояния, не удавалось даже обеспечить жителей городов всем необходимым для жизни. Впрочем, эта нищета городов той поры была, быть может, ничем не хуже, чем нищета тогдашней деревни. Но в городах особо тревожным было зрелище бедственного положения жертв индустрии, которая, предоставляя людям работу, была равнодушна к условиям их существования.

Итак, как только индустриализация сделала начальные шаги в городах, у первых «идеологов» оказалось перед глазами общество, сравнимое разве что с обществом сегодняшних слаборазвитых стран.

Но начиная с 1851 г., в период экономического подъема и расцвета Второй империи (1852–1870), положение рабочих улучшилось.

• От организации трудящихся до системы социального обеспечения.

О том, чтобы рассматривать здесь этот многосторонний и важнейший вопрос, не может быть и речи.