Граммофон

Этот тон тронул акушерку. Она торопливо дорезала хлеб, налила молоко и, оставив собак, начала собираться.

Минут через двадцать Костерин, идя впереди, вводил акушерку в ворота почтамтского двора.

— Сюда пожалуйте-с! Здесь осторожнее, не оступитесь… — предупредительно указывал он ей дорогу.

Когда они вошли в коридор, почтальон забежал вперёд и, отворив дверь в свою комнату, таинственным шёпотом сообщил:

— Всё ли готово? Акушерка пришла!

Ответом ему был отчаянный крик роженицы.

— Сюда, сюда пожалуйте! — указывала акушерке дверь одна из соседок-почтальонш. — Уж так-то мучается, так-то мучается, бедняжка! Я посоветовала богоявленскую свечу зажечь перед образом…

В это время подоспела дежурившая у больной другая соседка Дарья Ивановна, которая помогла акушерке раздеться. Madame Кунце неторопливо осмотрелась кругом, равнодушно взглянула на пациентку и властно распорядилась:

— Приготофить горячий вода, и лишний мужчин вон отсюда!

Костерин безропотно вышел в коридор и стал дожидаться у двери. Дарья Ивановна, захватив самовар, побежала ставить его в общую почтальонскую кухню и заметила мимоходом Костерину:

— Чего вы тут стоите? Идите хоть в «холостую», можно будет, так позовём.

Тот беспрекословно повиновался и побрёл в «холостую». Дорогой до его слуха долетел нечеловеческий крик жены. Убитый, трясущийся, войдя в «холостую», он беспомощно опустился на первый попавшийся стул. Здесь все уже успели заснуть, кроме Кузьмича, который, несмотря на свою внешнюю суровость, по природной доброте своей страдал не менее самого Костерина.

Он подошёл к молодому человеку и, положив ему руку на плечо, стал утешать его:

— А ты полно тужить! Всегда так бывает. Самим Господом положено: в муках будешь рождать детей своих.

— Уж очень она кричит, дяденька! — со слезами на глазах сказал Костерин. — А, ну, как умрёт?

— Полно-те чудить-то! Что она первая что ли? Все рожают, да не умирают… Уж такое женское положение.

Так в этих утешениях прошло часа три. По временам то тот, то другой выходил в коридор, но кроме стонов родильницы ничего не слыхал. Ночь тянулась мучительно долго. Минутами обоим страшно хотелось спать, но что-то тупое, тяжёлое не давало забыться. Наконец, раздался церковный благовест. Звонили к ранней обедне. Кузьмич набожно перекрестился. В эту минуту дверь «холостой» тихонько отворилась, и в неё просунулась голова Дарьи Ивановны. Оба почтальона поспешили в коридор. Чинно кланяясь Костерину, Дарья Ивановна необыкновенно торжественным голосом провозгласила:

— Честь имею поздравить вас с новорождённым сыном!

На молодого человека нашёл точно столбняк, и он не мог ничего ответить.

— Ну, брат, поздравляю тебя! — вывел его из этого состояния Кузьмич, радостно обнимая товарища.

— А мне теперь можно туда войти? — счастливо улыбаясь, спросил позволения у Дарьи Ивановны Костерин.

— Можно, можно, идите, посмотрите на сынка-то! Уж и мальчишка, — отродясь такого не видала! — воскликнула она с обычным в таких случаях бабьим восторгом.

Через час ликующий Костерин, уже одетый по праздничному, снова явился в «холостую» и изливал свою радость пред проснувшимися товарищами:

— Ну, и сынка же мне Бог дал, братцы, просто прелесть! Кем-то только будет он?

С минованием опасности, Кузьмич опять надел на себя свою личину сурового обличителя и довольно бесцеремонно обрезал молодого отца:

— Чему, дурак, радуешься? Вот погоди: через пять лет у тебя их пятеро будет!.. Посмотрю я, как ты тогда запляшешь!

— Да ведь вы, дяденька, сами говорили, что дети есть благословение Божие? — возразил было Костерин.

Но Кузьмич набросился на него ещё яростнее:

— Да тебе на что дети-то? Ведь ты хотел граммофон купить на «праздничные»?!

— Да-а! — вздохнул Костерин. — Теперь уж не купишь! Ну, да ведь и случилось-то это совсем неожиданно… И акушерка говорит, что, вот, Нюша-то повозилась с праздничной уборкой, оно дело-то и ускорилось… Да вы что, дяденька, всё бранитесь? — ласково переменил он разговор. — Ведь я пришёл к вам просить вас быть восприемником: у меня и у Нюши близких-то здесь никого нет… Не откажите, пожалуйста!

Кузьмич хотя и хотел сохранить на лице своём суровость, но это ему плохо удалось.

— Что же? Я согласен. Благодарю покорно за честь! — поклонился он Костерину и тотчас же решил в уме, что от «праздничных», ввиду крестильных расходов, в сберегательную кассу придётся положить очень мало. «Уж с „праздничными“ всегда так: непременно какой-нибудь непредвиденный случай! Ну, да ладно. Я один, на мой век хватит!»

Почтальоны между тем наперерыв поздравляли Костерина, требуя с него «спрысков».

Подвыпивший накануне вечером золотушный почтальон с рыженькой растительностью требовал выпивки сейчас же и всё приставал к Костерину:

— Как же теперь граммофон-то?

— Ты знаешь что? — сострил «Алабама». — Назови новорождённого Граммофоном! В святцах наверно какой-нибудь подходящий святой найдётся. Тогда и волки будут сыты и овцы целы: и сын, и граммофон!

Эта острота «Алабамы» имела успех и пошла в ход. В конторе почтовый мир, поздравляя друг друга с праздником, передавал новость: