Грамота самозванца

Выслушав это, послушник перевел дух и улыбнулся:

– Осмелюсь надеяться на лучшее, ваша милость.

– Надейся…

Чиновник лихо пролистнул книгу… и вдруг замер. Грегуар вытянул шею.

– Кто, будучи обвиненным в изготовлении фальшивых грамот, осмелится заявить, что это не фальшивки… Вроде похоже?

– Похоже, похоже, ваша милость! – закричал послушник. – Читайте же, умоляю!

– …тот должен предъявить королевскому суду сии грамоты, и, буде оные окажутся не имеющими преступной цены, означенный обвиняемый, на основании «Большого кутюма Нормандии», объявляется свободным от обвинения.

– Я согласен, согласен! – перекрестившись, воскликнул послушник. – Ваша милость, я сейчас же предоставлю вам эти грамоты… Я…

– Мне некогда ждать, – оборвал его чиновник. – Видишь ли, я сейчас уезжаю по одному крайне важному и весьма запутанному делу. Вернусь дней через десять – все это время ты посидишь в темнице, ну а когда вернусь, так и быть, предъявишь суду свои грамоты.

– Десять дней… О, ваша милость! – Упав на колени, Грегуар взмолился. – Подождите же… Или, если хотите, пойдемте со мной, здесь недалеко…

– Вот еще!

– Заклинаю вас именем святой Катерины! Вы куда едете?

– В гавань.

– Вот видите! Это как раз по пути…

– По пути… – Судейский вздохнул. – Чем-то ты мне пришелся по душе, Грегуар. Не знаю…

– О, я буду долго молиться за вас, ваша милость!

– Ладно, так и быть, идем… Раз, говоришь, недалеко…

– Рядом, ваша милость. Совсем рядом!

– Пойдешь впереди, а судейские слуги будут приглядывать за тобой, чтоб не сбежал.

– Как можно?!

– Я же отправлюсь за вами следом.

Они добрались до побережья безо всяких коллизий. Попросив подождать, послушник юркнул в кусты и сразу же вынырнул обратно, держа в руках несколько скрученных в свитки грамот, очень на то похоже, даже не бумажных, а пергаментных.

– Вот они!

Здоровяк передал грамоты судейскому.

– «Ин Ператор Демеустри»… – развернув, волнуясь, прочел Иван и, сдвинув на затылок шляпу, весело засмеялся. – Они!

А Грегуар, садовник Грегуар, тайный иезуит Грегуар, обманутый послушник, широко распахнул глаза от удивления и обиды, неожиданно для себя узнав в строгом судейском… того самого молодого дворянина, что когда-то проходил по внутреннему дворику аббатства Мон-Сен-Мишель и едва не повредил розы! Да и остальные, если хорошо приглядеться…

– Отдайте! – Вытащив из рукава кинжал, послушник бросился на Ивана… и, отлетев в сторону, затих, вытянувшись на белом песке пляжа.

– Ишь, – подул на кулак Прохор. – Прыгают тут всякие. Скачут.

– Надеюсь, ты там его не насмерть пришиб? – Иван вскинул глаза.

– Да через часок оклемается, – прищурился кулачник. – Нешто я не знаю, как бить надо, Иване?

А Иван еще раз вчитался в буквицы, и сердце его пело, а в груди клокотала буйная радость. Ведь они выполнили приказ, выполнили! Вот они, грамоты – «Ин Ператор Демеустри»!

Эпилог. Дома!

Осенний день – такие редки! —

Погож и молчалив.

Поль Жан Туле

Октябрь 1604 г. Финский залив – Тихвинский посад

Баркас тихвинского купца Лаврентия Селиверстова тяжело утюжил свинцовые воды Балтики. Лил мелкий дождь, и низкое серое небо сливалось с морем. Огромные волны вздыбливали суденышко на своих покатых спинах, словно дышали: вдох – вверх, выдох – вниз. Каждый выдох сопровождался тучей холодных брызг, бьющих прямо в лицо впередсмотрящему юнге Михейке. Парнишка ежился, упрямо протирая глаза, и упорно высматривал берег.

А он, берег-то, как раз и должен бы показаться, пора, ведь не сбились же с курса, стыдоба – тихвинским-то мореходам да от Стокгольма-города к Неве-реке дорожку не отыскать!

– Ну, как? – Старясь не поскользнуться на палубе, Иван подобрался к бушприту.

Михей улыбнулся во весь щербатый рот:

– Скоро придем, господине! Эвон, волнищи-то куда как меньше стали – уж точно в залив вошли.

Иван, хотя и не заметил, что волны стали меньше, кивнул и заговорил с юнгой о превратностях осенних плаваний.

– А куда нам деваться? – охотно рассказывал Михей. – Пока туда доберешься, в Стекольны… Вроде бы не так уж и далеко, да на таможне ладожской простоишь сколько, особливо ежели знакомцев нет. Пока в Швецию придешь… хорошо если к июлю месяцу… пока товар продашь да чего нового купишь – оглянуться не успеешь, как лето на зиму поворотит. Мы-то еще хорошо обернулись: и быстро, и с прибытком – эвон сколько меди везем!

– Ты болтай-болтай, да меру знай! – подобравшись сзади, зло оборвал парня купец. – Ишь, разинул хлебало!

– Ой, Лаврентий Федорыч! – Иван прищурился и расхохотался. – Нешто я в Стокгольме не видел, как вы медные слитки грузили? А я, между прочим, слыхал, что в Швеции русским запрещено медь продавать.

– Ну, это кому как, – довольно ухмыльнулся купец. – Людей нужных знать надобно…

– Я вижу, уж ты-то знаешь.

– Да знаю…

– Эвон! – перебивая беседу, вдруг закричал юнга. – Матера! Земля!

Купец приставил ко лбу широкую ладонь, улыбнулся:

– И впрямь земля. Губа Невская. Теперь скоро уж и Орешек, так что, можно сказать, приплыли – вот она, Родина!