Грамотная драма

Зато Теодор из тени отдела метафизики мог наблюдать это ясно и долго.

К середине следующей недели Кларисса закончила книгу и в дому сразу, без раздумий, набросала ответ. Первые два дня с начала чтения перед самым сном она еще огорчалась, что затянувшееся молчание выдает ее с головой, потом повествование увлекло ее окончательно. Как странно, что нагловатый сосед выбрал такой образец. Снова рисуется? Тем не менее, вместо колких слов о вороватых наклонностях героя, которые вертелись на языке в первых главах, Кларисса неожиданно для себя начеркала:

«Жан Жольжан не был одинок – с ним была Шозетта, она наполнила его жизнь смыслом. По-настоящему одинок тот, кто не умеет любить. Как Фрололо».

Затворив сомнения, не разрешив себе и разу перечесть написанное, она отворила окно и отправила письмо через сад, который уже отряхнул зимнюю дремоту и повел себя заведенным по календарю манером. Апрель близился к концу.

Теодор ответил не сразу. Знать, в этот раз Кларисса уловила его – хотя на сей раз не стремилась утвердить превосходство, да и Фрололо был героем даже более известного творения того же сочинителя.

Пост завершался. Одну седмицу город отложил всякое житейское попечение и даже чтение казалось развлечением выше меры. Когда же отзвенело главное Светлое Воскресенье года, Кларисса вдруг увидела Теодора в либерии.

Согбенный за "ее" столом, по-домашнему подперев рукой подбородок, он весь предавался печалям и радостям, лежащим пред ним на листах старинной печати. Волосы до плеч пребывали в некотором беспорядке, обнаруживая длительное безучастие читателя к миру внешнему. Впрочем, дорогая суконная поддевка и сияющие сапоги превращали чудака в богатого оригинала.

Рядом с отворенной книгой лежала другая, сегодня завершенная – объемное заморское сочинение, где действовал помянутый девицею Фрололо.

От неожиданности Кларисса замешкалась на пороге и даже сделала шаг назад, когда Теодор поднял голову и посмотрел прямо на нее. Капелька любимой лавандовой воды на запястье выдала ее в негаданную минуту.

Теодор вскинул брови, несколько мгновений длилась их общая драматическая растерянность. Вдруг он суетливо поднялся, приблизился и подал сложенную бумагу вытянутой рукой. Исполнив сие лишенное изящества приветствие, несколько стушевался и бежал обратно.

Кларисса медлила. Ей предоставился дивный случай затаить новую обиду о невежливом обращении с девицей в присутствии свидетелей. Как на горе, три свидетеля, погруженные в чтение, не удостоили вниманием это оскорбление. Убедившись в этом, она позволила победить любопытству и открыла уже знакомый изломанный лист их переписки.

"Разве Клод Фрололо не любил своего брата… и Собор?"

Мысленный ответ составился немедленно.

Кларисса даже удивилась, как легко ей будет продолжить спор пером, и как непосильно оказалось посмотреть в глаза собеседнику. Со дня первой его записки они не встречались, и она не воображала, как преложилось ее мнение о нем. Каким тяжким стало обыденное приветствие, как обида сменилась азартом переписки, а потом – дивным мимолетным желанием исподтишка понаблюдать за тем, как он читает.

Очнувшись, Кларисса устремилась к бюро подле смотрителя – единственному пристанищу чернил. Ставить заметки было позволено только под самым его носом, дабы иной варвар не дерзнул оставлять бескультурное наследие в сокровищах либерии.

Кларисса облокотилась о бюро и заправила лохматое перо чернилами.

"Разве это – настоящая любовь, которая долготерпит и никогда не перестает?" – девица поборола торопливость, чтобы огрехи почерка не выдали ее волнения. Ей все казалось, что Теодор поднимает голову и тайком смотрит на нее. Из-за этого спину приходилось держать ровнее, чем требовалось для должного положения при писании грамот.

Завершив письмо, однако, она не застала его за этим занятием. Он как будто врос в отдаленный стол, в старую скамью, во властное книжное царство.

Сохраняя достоинство, Кларисса сколь можно естественнее прошуршала мимо его стола в широких своих юбках. Проплывая вровень, она сбросила бумагу пред очи адресата.

Не успела она продолжить и трех шагов, как Теодор во мгновение прочел ее ответ и вдруг осторожно придержал ее за широкий рукав – коснуться руки, известно, по правилам приличия не осмелился.

– Кларисса Микаэлевна, – произнес он негромко. – Приходите к нам завтра с батюшкой и сестрицей к вечерней трапезе.

От неожиданного звука его голоса в тишине читальни стало непосебе. Приглашение его тем более застало ее врасплох. Как же можно предречь его деяния?

Вопреки суждению, захотелось согласиться. Они соседи, их отцы на коротке – воистину, нет никаких причин ее дыханию сбиться.

Не вдруг она ответила, но за вдохом и выдохом обронила сдержанно:

– Я передам батюшке ваше приглашение. Всего доброго.

Впервые Кларисса покинула либерию, не приступая к чтению. Повлекло свободно ступать по солнечным улицам, услышать оголтелое пение птиц, кои, пренебрегши новизной рифмы или точностью слога, во весь клюв превозносили первую зелень.