Грань

Меня поразил не сам психоз — доводилось встречаться с подобным (та же недавняя детоубийца, со школьных лет общавшаяся с ангелами), но его описание и вердикт. Описание было не только длинным — в пять страниц, но изобиловало красивостями, совершенно не свойственными лаконичному и скептичному Туру. Встречались цветистые фразы типа: 'Тонкое благоухание разносилось вокруг… пение мелодичных голосов убаюкивало… исполненный блаженством покой'. Липкий словесный сироп, сладкая патока! Диагноз же звучал как 'слабое расстройство психики', допускающее жизнь в домашних условиях, под нестрогим присмотром. Чтобы Турище покривил душой, поставив ложный диагноз, — такого я представить не мог. Под каким кнутом или ради какого пряника? Чем могла 'купить' пожилая полунищая тетенька успешного мада?..

Заинтригованный донельзя, по уши зарылся в отчеты других мадов нашего отдела. И нашел! Не прошло и восьми часов с момента раскопок, как отрыл отчет о работе с той же тетенькой, датированный более поздним числом. Описания были не в пример суше, а вердикт суровее: УБ с обязательной изоляцией. Судя по всему, в районе этой даты мой Тур и угодил в псих-лечебницу.

Что же именно с ним стряслось, хотел бы я знать?..

Провозился в архиве, шурша бумагами, до позднего вечера и с Карлой поговорить не успел. В очередной раз струсил, не решился — так будет вернее — а подсознание услужливо подкинуло отговорку: замотался и забыл, бедненький.

Решился как-то вдруг.

Мы сидели с Алисой по обе стороны от Варьки, и она тихонько поглаживала голову дочери. У Варежки был приступ. Она поскуливала сквозь зубы, и слезы дрожали в уголках зажмуренных глаз. Когда дочка, наконец, затихла и заснула, я прошептал бывшей жене:

— Я возьму ее завтра с собой. На работу.

— Наконец-то. Мне пойти с тобой?

— Не стоит. Выдержу сам.

— Только, я надеюсь, ты не станешь возвращать ее оттуда в этот подвал?

— Ни в коем случае. Но лучше поселить ее у меня — все-таки места больше.

Я опасался, что Алиса не согласится. Скажет, что мы не должны жить вместе, даже из-за дочери, или выдумает иную причину. Но она кивнула:

— Да, так будет лучше. Если дашь мне ключи, поеду к тебе с утра и все подготовлю.

Мы замолчали, внутренне готовясь к завтрашнему дню — как к схватке.

О чем она думала, прикрыв веки? Я знал, что Алиса любит Варьку так же сильно, как я. И как она живет с ЭТИМ? Что в ней уже сломалось или вот-вот сломается?..

Почувствовав мой взгляд, она пробормотала:

— Спи, Дэн. И пусть тебе приснится большая рыжая черепаха — символ покоя, и птица Феникс — эмблема вечности…

И я действительно заснул, в ногах у Варьки, преклонив голову на металлическую спинку кровати — крепко заснул, впервые за все ночи, проведенные в этом мрачном подвале.

А проснулся поздно — от боли в затекших спине и шее.

Алисы не было. Варька уже бодрствовала. Она изучала мою голову, осторожно прикасаясь кончиками пальцев к вискам и бровям, чуть щекоча кожу.

— А ты, оказывается, храпишь, пап, — ласково сообщила она, когда я открыл глаза.

— Ага, малыш. А еще лягаюсь и клацаю зубами. — Я с хрустом потянулся, разгоняя по жилам застоявшуюся кровь. — Ты разве не знаешь, что я вообще страшный дикий зверь из леса, только притворяющийся человеком?

Варежка погрустнела и ответила мне со взрослой рассудительностью:

— Лесов давно уже нет, папа. Это всем известно.

— Вот потому мне и приходится жить в городе и мимикрировать под гомо сапиенс.

— Мими… чего?

— Ну, притворяться.

Я клацнул зубами перед ее носом, и Варька испуганно дернулась. А потом засмеялась.

— А ты хищный зверь?

— Конечно. Самый что ни не есть.

— А какой? Ягуар или медведь? Или пума?..

— Нет, я другой. Я из тех зверей, о которых ты ни разу не слышала и не услышишь, и даже в книжке не прочитаешь. Я — животное сказочное и волшебное.

— Единорог?

— Нет. Единорог по сравнению со мной — такой же обычный зверь, как и домашняя лошадка. Я — солнечный ирбис.

— Врешь ты все! Таких зверей не бывает. И никогда не было.

— Не хочешь — не верь. Но все равно держи то, что я сказал, в строжайшей тайне. О моем существовании не должны знать непосвященные.

— И все равно я тебе не верю! Ты просто папка, и никакой не волшебный зверь. — Варька помолчала, а потом поинтересовалась: — А что едят солнечные ирбисы?

— Исключительно маленьких непослушных мальчиков и девочек.

— Ой, значит, и меня можешь съесть?! — В притворном испуге она нырнула под одеяло.

— Ну, что ты! Во-первых, ты ведь послушная девочка, так?

— Так! — Она высунула из-под одеяла нос и посверкивающий любопытством глаз.

— А во-вторых, ты тоже наполовину солнечный ирбис, а мы не едим себе подобных. Только, как мы договорились, об этом — никому. Ладно?

— Никому-никому, честное-пречестное, — она провела по губам пальцами, застегивая их на молнию. — А маме тоже нельзя?

— Маме?.. Маме, так и быть, можно. Должна же она, в конце концов, знать, с кем живет.

— Я совсем забыла: мама перед уходом просила тебе передать, — Варька сунула руку под подушку и достала сложенный листок.

Почерк у Алисы всегда был неудобочитаемый: буквы заскакивали друг на друга и путались, словно увечные хромоножки.