Грань

В столе я нашел книгу записей, о которой говорил Семеныч, не сильно болтливый старик охранник. Ее я обнаружил много позже своей первой смены. Тогда, когда однообразие школьной жизни на переменах смотреть наскучило, когда мысль, о том, что любителем Достоевского, Ахматовой и Кинга мне не стать, когда понимание, что на рабочем месте можно и сладко поспать еще не пришло, я достал из нижнего ящика стола толстую книгу записей. Она не относилась к обязательным атрибутам. Журнал учета рабочих смен с рапортами о заступлении на вахту и сдаче ее дневной смене был отдельным экземпляром. Он мирно лежал на столе и открывался два раза в день, чтобы расписаться в графах «Смену сдал», «Смену принял». Совсем другая толстая тетрадь для учета, исписанная на добрую половину, была скорее способом переговоров между сменами. О ней стоит поговорить отдельно.

7.

Синяя обложка, стертая по всему периметру, с отбитыми углами имела весьма потрепанный вид. Поверхность полностью заклеена скотчем, что не позволяло писать на ней ручкой, скорее была уже необходимостью, чтобы она совсем не развалилась. По корешку из-под скотча проглядывала предыдущая попытка восстановить жесткость обложки с помощью проклейки бинтом, промоченным в клее ПВА. Толщина книги говорила, что она склеена из нескольких книг учета, или, во всяком случае, я никогда не встречал такой толщины.

Я помню, как долго крутил ее в руках. Не понимаю, с чего вдруг возникло изначально мимолетное чувство опасности. Оно быстро сформировалось в устойчивую уверенность в отсутствии какой–либо необходимости с моей стороны открывать эту книгу. Ни внешний ее вид, ни предполагаемое содержание не должно было вызывать этого ощущения беды. Обычный журнал учета, используемый для записей.

В итоге я снова убрал ее в ящик стола, но как вы догадались, любопытство взяло свое, и книга снова оказалась передо мной. Думаю, что так поступил бы каждый. На ней не было запрещающих надписей, поэтому я не залез в чью – либо тайну.

Первая запись была сделана в далеком 1991 году. 14 мая, если сейчас правильно помню, хотя это совершенно никакого значения не имеет. Просто дата. Мне тогда было всего каких-то 9 лет. Я уже играл в хоккей, но пока не планировал связывать свою жизнь с ним. Как иронично. Тогда я еще не планировал, а сейчас уже не планирую. Тогда я еще не сломался. И все казалось прекрасным.

Записи в книге учета кратко описывали происшествия в течение дня. Две – три строки без пропусков, мелким, ровным, убористым почерком. В основном дата, такой-то охранник, без происшествий. Первые три четыре месяца ничего не менялось. Изредка в текст вкрадывались короткие изменения.

«Отключили свет с … по…»

«Сработала пожарная сигнализация»

«Задержался такой-то и время его ухода»

Менялись фамилии ночных охранников, года. Но в основном характер записей не менялся до определенного момента. Первая запись, разительно отличавшаяся по содержанию, появилась спустя пару лет от начала ведения журнала.

«Коллеги, сдается мне, что помимо нас эти записи никакого отношения к официальным, не имеют. Никто и никогда их не будет читать. Для этого есть основной журнал, который мы ведем, а этот… Думается мне, что Баринов А.Н. был или еще тем юмористом или, помешанным на систематическом ведении дневника. Кто-то из вас не задавался таким вопросом? Или это только мне пришло в голову? Серый И.С.»

Фамилия Баринов показалась мне знакомой и, пролистав на первую страницу книги учета, я удостоверился, что первую запись оставил охранник именно с этой фамилией. Мысль показалась мне здравой в той же мере, что и коллегам Серого И.С. это подтверждали последующие записи. С этого момента чтение книги учета перестало быть нудным и однообразным. Теперь по большей части охранники писали с юмором. Встречались короткие анекдоты, советы, как не заснуть, или как научиться просыпаться в нужный момент. В одной из записей охранник предлагал докурить его сигареты, что он оставил в верхнем ящике стола, ввиду того, что он сам бросает. Правда через пару смен он признавался, что так и не бросил. Со временем записи перестали быть ежедневными. Пропуск в неделю и более уже мной воспринимался как норма.

Первая запись, на которой я остановился, которая тонко намекнула, что все-таки чувство опасности перед началом чтения могло быть не просто глупостью, зародившейся у меня в воображении, датировалась 2 июня 1994 года.

«Сегодня в школе умер мальчик. Второго откачали. С друзьями выпили отраву, где-то за городом. Хотели покончить с собой. Я знаю того, кто принес эту отраву. Нехороший ребенок. Мне кажется, что он специально отравил друзей»

Второй день лета. 1994 год. Я вспомнил. В том году нам продлили учебный год из-за дополнительных каникул зимой, когда разморозили школьную систему отопления и новогодние каникулы продлили на неделю.

Охранник, оставивший эту запись, считал, что мы хотели покончить собой. Я не знал, что по городу ходили такие слухи. Я знал, что у нас не было этого в планах. Да, планы были совсем иные. Вечная жизнь. Смешно, конечно.