Грань

Степан рассвирепел. Народ! А кто ему на усадьбе пакостит? Кто ему днище «казанки» топором рубит? И на кого опираться? На Гриню Важенина, на Александра, на блатату малиновскую? Да и сам Мезенин, старый хрен, чего он, спрашивается, до сих пор молчал?! Все это выпалил в ярости в одну минуту и вскочил на ноги. Старик наконец-то пошевельнулся, поднял голову и глянул на него снизу вверх.

– Не шуми, Степан, сядь лучше. Я ведь тоже пару сётешек покупал у Бородулина – в пушку рыльце. Брошу другой раз в Незнамовке, пока ты на Оби пластаешься, глядишь, на уху есть, а то еще и на жареху останется. Мне больше не надо, больше я не возьму. Ты не дергайся, послушай меня, я уж выскажусь до конца. Тут еще одна картина открывается. Ответь мне – по советскому закону, кто хозяин реки? Не «ну», а народ. Верно. А хозяин он только на бумаге. На самом деле бородулинские гости хозяева, вот кто. Им что разрешенья, что запреты – все до едреной фени. Головин их раньше сам на рыбные места отвозил. Ну а мы крадучись. Раз не наше, почему и не своровать тайком. А было бы наше, по-настоящему, никому бы хапать больше положенного не дали, ни своим, ни чужим.

– Да вы ж у Бородулина все в кулаке! – снова взвился Степан.

– Одно без другого не сделаешь. Сначала Бородулина надо свернуть.

– И на народ опереться, – ехидно добавил Степан. – Обопрешься на Гриню Важенина, а он уже носом землю пашет.

– А иначе впустую будешь колотиться, – поставил последнюю точку Мезенин. Тяжело, с крехом поднялся, размял затекшую поясницу и стал затаптывать красные еще угли прогоревшего костра.

Поговорили. Начали про Фому, а кончили про Ерему. Но как ни ярился, как ни вскидывался Степан, а знал он теперь намного больше и глубже видел малиновскую жизнь, такую лохматую и непричесанную.

– Давай весла пособлю донести. Мотор-то не осилю, а весла донесу. Засиделись, однако. Солнышко скоро глянет.

Над бором вширь и ввысь разливалась розовая заря.

6

Как и всегда после бессонной ночи – а Степан в эту ночь глаз не сомкнул, – в теле ощущалась легкость и невесомость, будто оно усохло. Зато в голове стоял тяжелый гул и мешал думать обстоятельно и трезво. Да и не хотелось сейчас Степану думать трезво – злость вела его, а он ей полностью подчинялся. Заскочив в тесный закуток перед кабинетом Тяти, где за деревянной перегородкой чакала на машинке секретарша, не глянул на нее, не спросил – можно ли, а шарахнул пинком в дверь, оставив на ней пыльное пятно от сапога. Тятя, напуганный грохотом, столбиком вскочил из-за стола, и в глазах его мелькнул детский испуг. Голубенькая рубашка с короткими рукавами придавала ему вид подростка – только пионерский галстук оставалось повязать; узкие ладони быстро и суетливо зашарили по бумагам. Но в следующую минуту он справился с испугом, сел в кресло и полез в ящик стола за папиросами. А ведь не грохота испугался Тятя, осенило Степана, душа не на месте… Значит, можно еще поговорить по душам. Но его уже понесло, и остановиться он не мог. Широко расставив ноги в пыльных сапогах на красной ковровой дорожке, Степан выкричал Тяте все, что он думал о нем самом, о вчерашнем случае с Мезениным и о той лахудре, которая сидит в бухгалтерии. Тятя не перебивал его, не останавливал и не спорил – молчал и как будто съеживался в своем кресле.

– Не уйду, пока горбыль Мезенину не отправишь. Давай, давай, крути телефонку.

И снова Тятя не возмутился, а позвонил в пилоцех и приказал сегодня же отвезти Мезенину тележку горбыля. Покорность его сбивала Степана с крика, и он уже начинал жалеть… то ли Тятю, то ли что ворвался и наорал… Но тут же тряхнул головой, как норовистый конь, сбрасывающий узду, и, распаляя себя, снова закричал:

– Что, в новые буржуи решил с Бородулиным записаться?! Вот вам, погодите, дайте срок, наведу решку!

И опять поразили съеженность и терпеливость Тяти, мелькнула мысль: может, не туда оглобли заворачиваю? Но сразу же и осадил себя: коли начал – дожимай до упора. Марку выдержал до конца. Выходя из кабинета, так хлобыстнул дверью, что секретарша за машинкой пискнула от испуга.

Да, весело денек начался, ничего не скажешь. Уже до дому дошел, а самого все еще потряхивало. Легкости и невесомости как не бывало – тяжесть, и такая, что впору лечь на землю и хоть немного передохнуть. Но Лиза дома встретила известием: звонил Николай, велел передать, чтобы Степан срочно ехал в райисполком.

– Ничего, подождут. Дай перекусить. – Уселся за стол, положил на клеенку руки, загорелые и обветренные до черноты. Зацепился за них нечаянно взглядом и стал рассматривать, словно видел впервые. Широкие, сильные ладони, короткие цепкие пальцы с толстыми ногтями – сила немалая проглядывала, и она на самом деле была. Вот ведь закавыка: всю жизнь надеялся только на свои руки, и они его никогда не подводили. Но пришло время, и одной силы рук мало, еще и другая сила нужна, которой и названия не слышал и где она кроется – тоже не знал. Но без нее никуда – это точно.

– Слушай, Степан Васильевич, у тебя жена есть?