Грань риска

— Должно быть, ты действительно влюблен, — сказал Стентон. — В противном случае ты бы не стал влезать во все эти хлопоты.

— Моя идея заключается в следующем: если я смогу доказать, что в основе салемского сумасшествия лежало отравление спорыньей, то это снимет черное пятно с людей, так или иначе связанных с теми процессами, особенно со Стюартов.

— Я все же настаиваю, что ты влюблен. Твои теоретические обоснования выглядят довольно бледно. Я же знаю, что по моей просьбе ты не пошевелишься, даже если я пообещаю тебе за это все сокровища мира.

Эдвард вздохнул.

— Ладно, дело вот в чем. Должен признать, что, как нейрохимик, я очень заинтересовался возможностью того, что все это салемское несчастье вызвано обыкновенным галлюциногеном.

— Вот это я понимаю, — отозвался Стентон. — Салемские процессы интересны всему человечеству. Тут не надо быть нейрохимиком.

— Предприниматель в роли философа, — заметил Эдвард со смехом. — Еще пять минут назад я счел бы это парадоксом. Объясни мне, чем же так интересны для всех салемские процессы?

— Это дело дьявольски привлекает, — сказал Стентон. — Людей буквально завораживают подобные вещи. Как, например, египетские пирамиды. Это для людей нечто большее, чем просто груды камней. Их склонны рассматривать, как окна в сверхъестественное.

— Не уверен, что я с тобой согласен. — Эдвард убрал в портфель пробы. — Как ученый, я просто хочу найти научное объяснение факта.

— Ты упрям как бык, — заключил Стентон.

Он высадил Эдварда на Дивинити-авеню в Кембридже. Прежде чем он успел захлопнуть дверцу, Стентон еще раз напомнил ему о проспекте «Дженетрикс».

Эдвард пересек Дивинити-авеню и вошел в здание Гарвардских биологических лабораторий. В секретариате он справился о том, как разыскать лабораторию Кевина Скрэнтона. Он нашел своего худощавого бородатого друга в его кабинете погруженным в дела. Когда-то они трудились вместе, пока Эдвард не вернулся в Гарвард на преподавательскую работу.

Первые десять минут они вспоминали старые времена, потом Эдвард перешел к тому делу, ради которого приехал. Он достал три емкости и поставил их на стол Кевина.

— Я хочу, чтобы ты поискал в этих образцах Clavicepspurpurea, — попросил он.

Кевин взял одну баночку и открыл крышку.

— Зачем тебе это? — спросил он, разминая пальцами комочек земли и выдавливая из него влагу.

— Ни за что не угадаешь, — ответил Эдвард.

Потом он рассказал Кевину, при каких обстоятельствах были добыты образцы, и какое отношение они имеют к салемским процессам. Он не стал упоминать фамилию Стюартов, вспомнив, что своей удачей был обязан Ким.

— Звучит захватывающе, — прокомментировал Кевин, выслушав рассказ Эдварда. Он встал и положил маленький кусочек почвы на предметное стекло микроскопа.

— Думаю, из этого может получиться удачная маленькая статья в «Сайенс» или «Нейчур», — сказал Эдвард. — Если, конечно, нам удастся найти споры Claviceps.

Кевин положил предметное стекло под объектив микроскопа и начал рассматривать образец.

— Естественно, здесь полно всяких спор, но в этом нет ничего удивительного.

— Как нам лучше всего убедиться, есть там споры Claviceps или нет? — спросил Эдвард.

— Существует несколько способов, — ответил Кевин. — Когда ты хочешь получить ответ?

— Чем раньше, тем лучше.

— Анализ ДНК займет некоторое время, — задумчиво проговорил Кевин. — В каждой пробе наверняка по нескольку тысяч разных видов спор. Самым доказательным исходом будет такой, при котором нам удастся вырастить на среде Claviceps. Проблема заключается в том, что это не очень легко. Но я попробую.

Эдвард поднялся.

— Каков бы ни был результат, я буду тебе очень признателен.

Улучив минутку, Ким подняла руку в перчатке и откинула со лба прядь волос. Был обычный рабочий день в отделении послеоперационной интенсивной терапии. Работка сегодня и в самом деле получилась довольно интенсивной. Ким страшно устала и с нетерпением ждала, когда пройдут двадцать минут, оставшиеся до конца смены. К несчастью, расслабиться не удалось. Как раз в этот момент из операционной поступил больной, которого привез Киннард Монихен.

Все сестры, работавшие в отделении, включая Ким, обступили больного, чтобы переложить его на койку. Киннард вместе с анестезиологом добросовестно им помогали.

Работая, Ким и Киннард избегали встречаться взглядами. Ким остро чувствовала его присутствие, особенно когда, перекладывая больного, они оказались рядом. Киннард был высоким жилистым мужчиной двадцати восьми лет с резкими чертами лица. Он легко передвигался и был больше похож на тренирующегося боксера, нежели на врача, работающего с тяжелобольными в отделении интенсивной терапии.

Когда больного уложили на место, Ким пошла к центральному посту. В этот момент она почувствовала, что кто-то взял ее за руку. Обернувшись, она встретилась с напряженным взглядом темных глаз Киннарда.

— Ты все еще сердишься? — спросил он.

«Нет у него других забот, как отдаться романтическим чувствам посреди реанимационного отделения», — подумала Ким.