Гранатовое зернышко

— Переезжай ко мне, Амина. Все равно ведь рано или поздно…

— Нет, — ответ получился безапелляционным и даже резким.

— Почему? — но Мир был не из робкого десятка, тут же отступать не стал.

— Потому что нет.

Чувствуя, что настаивай он и дальше, все может пойти совершенно не по плану, Амина даже вскочила… насколько могла — села на диване, отодвинулась.

— Так не пойдет, Амине-ханым, — Дамир же поступил не так, как от него ожидала Краевская — не продолжил настаивать, повторяя свое «почему» в лоб раз за разом. Он тоже сел, пододвинулся к ней, обнял сзади, положил подбородок на плечо, заговорил спокойно, даже тихо. — Я рано или поздно возьму тебя в жены…

— Да не пойду я! — Амина попыталась столкнуть его голову с плеча, но где там! Он уже не впервые заводил эту песню. И каждый раз Амина отвечала ему, что это бред и глупости, а он опять в ту же степь.

— Тшшш, — и не бесится даже. Не спорит. Будто для себя решил… И все, от остальных ему нужно не согласие, а только перед фактом поставить. — Рано или поздно тебе придется переехать. Так почему не сейчас? Ты ведь сама говорила, что у вас тесно с родителями.

— Я говорила, что мы живем в тесноте, да не в обиде, Бабаев. Выражение такое… устойчивое. Слышал о таких? Нет? Ну так погугли. Это полезней, чем всякий бред нести, — звучало грубо. Пожалуй, даже более грубо, чем Амине хотелось, но она сейчас не особо-то следила за языком. Надо было отбить атаку, тут уж не до дипломатии.

— Значит, нет? — а ему хоть бы хны. Уникальный человек…

— Нет.

— Ну тогда позже поговорим, — Мир коснулся плеча Амина поцелуем, вновь растягиваясь на диване.

— Позже тоже будет нет! — Амину такое его спокойствие разозлило еще больше. Она обернулась, вновь блестя глазами. Но теперь уже злыми.

— Но мы поговорим… — он же, спокойный как удав, просто смотрел на нее, не выражая никаких особых эмоций. — Я все о тебе узнаю, Амине-ханым. Прими это как данность. Сколько бы времени это у меня не заняло.

— Жизни не хватит.

— Значит, возьму вторую в кредит…

Спорить с ним было бессмысленно. Это Амина усвоила. Даже ее красноречие, умение всегда найти какую бы шпильку пустить в ответ, с ним не помогало.

Он брал башню осадой. Амина была башней, осада длилась и длилась. Но если еще к телу она, можно считать, подпустила его совершенно добровольно, пускать в свое прошлое, а значит, и в будущее, не планировала.

Там было слишком личное, сокровенное. Да она и представить себе не могла, как рассказала бы все постороннему человеку.

Ей и так в последнее время снились слишком тревожные сны. Сны, в которых смешивались черты двух кардинально отличных людей. Ее Ильи и постороннего Мира. Засыпала она с мыслями об одном, а просыпалась, горячо дыша и пылая из-за снов о другом. Она чувствовала себя пакостно.

Не могла смотреть в лицо Людмиле, которая и так все прекрасно понимала, но вопросов не задавала. В глаза Николая смотреть Амина уже даже не пыталась — было не просто стыдно, было больно, ведь казалось, что смотришь в те самые глаза, которым изменяешь. Любишь, но изменяешь.

— Давай лучше спать, — Мир потянул ее вновь к себе, уложил рядом, обнял.

Такие разговоры у них происходили часто. Заканчивались одинаково. Поэтому подобное поведение не было чем-то непривычным. Амина не взбрыкнула, не продолжила стычку, послушно легла, закрыла глаза, сделала глубокий вдох, ощущая концентрированный запах туалетной воды и тела человека, которым, кажется, пропиталась уже и она, а потом попыталась заснуть без мыслей.

Как ни странно — получилось. С ним спать было спокойно. Сомнения не мучили. Почему? Фиг поймешь…

Дамир же дождался, пока дыхание Амины станет ровным, только потом позволил себе коснуться макушки губами, целуя, тем самым прощая ей все ее остроты и колкости, скрытности и надежно запакованных в шкафу скелетов.

В конце концов, он знал, что выбирал. Как говорят: «видели глаза, что покупали — теперь ешьте, хоть повылазьте». Он в своем выборе не сомневался, принимал его со всеми сопутствующими составляющими. Другое дело, что было бы куда легче, если бы этот выбор делал шаги навстречу чаще…

Сегодняшний случай был исключением. Дико приятным, но редким. Обычно же понять, что она не то, что за их отношения — а не против, было очень сложно, разве что по небольшим нюансам, для того, чтобы отметить которые приходилось прилагать огромные усилия.

— Я люблю тебя, птичка, что бы ты ни делала.

Когда он понял, что влюбился? Наверное, подглядев за танцем. Когда понял, что любит? Каждый раз, видя ее, понимал это заново. Понимал по-новому. За что-то новое любил. За бездонность глаз. За курносый нос. За губы, изогнутые в язвительной ухмылке. За целеустремленность небывалую. За гордую осанку и крутой нрав. За танцы незабываемые. За звук дыхания даже. Вот сейчас, например, он любил ее именно за это — за теплую макушку на своей груди, пахнущую абрикосовым маслом, и практически неслышное дыхание.