Гранатовый сок

Варшава».

«Не думала, что когда‑нибудь скажу это, но, кажется, жизнь наладилась. Я больше не опасаюсь людей, а всего‑то для этого мне нужны были перчатки и чеснок. Я выучилась на врача. Работаю, продолжаю учиться. Как много можно успеть узнать и сделать, когда в запасе вечность…

Эмиль говорит, что мы должны встретиться. Что время пришло. Во сне он кинул мне красную нить и сказал, что по ней я найду его. Но я и так знаю, где он. Я тут, совсем рядом. Просто нужно решиться…

28 марта 1978 г.

Тирасполь».

«Почему? Почему же мы не сделали этого раньше?!..

Наша вторая встреча, подобно первой, была похожа на ураган. Так же, как он впервые ворвался в мою жизнь и перевернул в ней всё с ног на голову, он изменил меня и сейчас. Он снова сделал меня живой!..

Ещё издалека я увидела его силуэт в свете ночных фонарей. Тридцать восемь лет как один день! Вот он, мой убийца и спаситель!

Я сорвалась с места и побежала к нему, а он побежал ко мне. С жаром схватил меня за плечи и заглянул в моё лицо. Придержал его ладонями, всматриваясь в знакомые черты. Потом пальцами легонько потянул уголки моего рта вверх, заставляя улыбнуться. Показались кончики двух заострённых белоснежных клыков, и только тогда он, успокоившись, кивнул и прижал меня к своей груди:

– Всё хорошо. Ты всё‑таки жива!..

Его шёпот… До боли узнаваемый румынский акцент. Такой осязаемый, терпкий, обволакивающий:

– А помнишь… А помнишь войну?

– Помню… – едва дыша, шепнула я в ответ.

– Как давно это было… как будто не по‑настоящему.

– Будто кошмарный сон или жестокая игра.

– И в самой гуще этого сумасшествия – мы… – прижав мою голову к своей груди, он гладил мои волосы. Уже не то испачканное короткое каре, как тогда, в сорок втором, а блестящий в лунном свете шелковистый водопад длинных прядей.

Он ещё долго обнимал меня и целовал. А потом сказал, что теперь всё будет по‑другому. Что теперь он никуда меня не отпустит.

Неужели, мои скитания окончены, и я, наконец‑то, дома?..

23 мая 1981 г.

Бухарест».

Уф. Дочитал всё‑таки. Едва решился, весь вечер ходил вокруг оставшихся записей из дневника, прежде, чем отважился прочесть их до конца. Осторожно сложив листы, я отправил их на книжную полку – к остальным.

Ну и тугодум этот Эмиль, почти сорок лет где‑то шлялся, прежде, чем сделать то, что он должен был бы по‑хорошему сделать сразу. Хотя, ладно, признаю, в военные годы его и самого могли расстрелять за связь с русской, но после войны‑то что ему мешало? Где он отсиживался? Чем занимался всё это время? Что‑то не верю, что он все эти годы был один…

Короче, не понравился он мне. Совсем. Эгоист и самодур. И, возможно, ещё и бабник. А у Светы, похоже, просто «стокгольмский синдром», а не любовь. Надеюсь, она скоро всё это поймёт и пошлёт его.

Хм, или я просто ревную?

Я побарабанил пальцами по столу. Вот уж не думал, что со мной снова когда‑нибудь это произойдёт. Особенно если учитывать, что у меня теперь больше нет сердца.

Пытаясь прогнать от себя провокационные мысли, я решил позвонить маме. Хотел сделать это ещё утром, сразу после кошмарного сна, но сначала было слишком рано, даже для такого «жаворонка» как она, а потом меня поглотила уборка и работа.

А сейчас, вечером, я всё же набрал её номер, и мы проговорили целых два часа – неожиданно много для двух взрослых людей с разными графиками, характерами и взглядами на жизнь. До этого я не созванивался с ней полгода, если не больше и, признаться по правде, не испытывал такого желания. Я всегда чувствовал себя своего рода обузой для неё – как, наверное, и любой ребёнок‑инвалид. Поэтому, как только я вырос и стал самостоятельным, я отдалился, предоставив её самой себе. Она, в общем‑то, не возражала. Но сегодня я понял, что нам нужно пообщаться. Что моя детская травма, за которую зацепилась во сне Стелла, требует как минимум пристального изучения, а ещё лучше – проработки.

И, знаете, что было? Я сказал ей, что я её люблю. Что благодарен ей за мою жизнь, за моё детство, за всё, что она для меня сделала, и вдвойне благодарен – за всё, чего не сделала. Что я родился такой, какой родился, и, значит, на это был какой‑то особый божественный замысел. Что если бы мне вновь дали возможность выбрать, в какой семье и у каких родителей родиться, я бы выбрал их с папой. А на отчима и сестрёнку я больше не злюсь. Ещё я сказал ей, что в последнее время чувствую себя лучше, и мне больше не нужен инсулин. Правда, она, кажется, в это не поверила, как и во всё остальное. Но самому мне стало гораздо легче, когда я высказался.

После того, как я повесил трубку, я некоторое время задумчиво сидел с телефоном в руках, потом открыл мессенджер и написал Стелле короткое сообщение:

«Кажется, твои кошмары меня исцеляют. Спасибо».

* * *

Этой ночью мне снился прекрасный сон. Должны же мне когда‑нибудь сниться и хорошие сны. Едва я закрыл глаза, какая‑то сила нежно вытянула меня через макушку из тела, и мне стало так легко, уютно и тепло.