Гранд-отель «Европа»

Пока я все это записываю, поражаюсь тому, насколько точно первый вечер и ночь с Клио запечатлелись на кинопленке моей памяти. Я мог бы рассказать об этом фильме сотнями разных способов, но в голове крутятся максимально четкие кадры, не содержащие лакун. Мне больно о них говорить. Заново переживая тот шелковый вечер и бархатную ночь ради этого повествования, я неминуемо прихожу к неумолимому выводу, что счастье мое безвозвратно кануло в прошлое. Нам уже никогда не вернуться туда вместе. Чем искреннее я стараюсь передать его очарование, тем мучительнее осознаю, как много потерял.

По правде говоря, я размышлял над тем, как избавить себя от этой пытки. Историю, которую я хочу здесь поведать, можно было бы, в сущности, вместить в шесть предложений. Я встретил Клио в Генуе. Влюбился. И, судя по ее словам, она ответила мне взаимностью. У нас завязался роман. Она была недовольна своей работой, и, когда ей предложили место в Венеции, она согласилась. Поскольку я был влюблен и полагал, что мы счастливы, то решил отправиться с ней в Венецию. Вот и весь рассказ. Столь схематичное изложение содержания книги я повесил над столом в своем номере в гранд-отеле «Европа». Этой информации было вполне достаточно, чтобы объяснить мой переезд из Генуи в Венецию. В чем, собственно, и заключалась одна-единственная цель данной главы.

Однако, перебирая в памяти несколько последующих эпизодов из наших отношений, которые мне скрепя сердце придется раскрыть (возможно, тогдашняя боль смягчит боль нынешнюю), я понимаю, что будет трудно донести до ума и сердца читателя причины, по которым я, несмотря ни на что, остался с Клио, если не высветить в моей истории волшебство того первого вечера и ночи, волшебство, которое она излучала в моем воображении, когда я все еще надеялся ее удержать. А когда, в конце концов, я буду вынужден рассказать о том, как оставил ее и Венецию и как очутился в этом отеле, я не смогу передать всю глубину своего раскаяния и горя, если сначала не посвящу несколько страниц моему счастью, пусть воспоминание о нем лишь умножает мою печаль.

В тот первый вечер ко мне закралась нелепая мысль, что я встретил любовь всей моей жизни. Сейчас, когда я пишу об этом, после всего, что случилось, я по-прежнему так думаю. Любовь моей жизни поросла быльем. Несмотря на аллитерацию, я вынужден предать бумаге это ужасное заключение. Не хочу, подобно отелю, в котором я остановился, и континенту, в честь которого он назван, прийти к выводу, что лучшие дни мои миновали и что в будущем мне не уготовано ничего другого, кроме как жить собственным прошлым.

Музы в греческой мифологии — это дочери Мнемозины, олицетворяющей память. Клио, нареченная именем одной из девяти муз, теперь и для меня стала дочерью памяти, ибо только при помощи воспоминаний я способен ее воскресить.

5

Наш первый совместный вечер стал началом на удивление естественного продолжения. В мировой истории все выглядит на редкость просто. Любое историческое происшествие расщепляет время пополам. В соответствии с железным законом причинно-следственной связи все дальнейшие события основательно, красноречиво и поучительно отличаются от предшествующих. Реальная жизнь, исходя из моего опыта, зачастую оказывается более строптивой и беспорядочной. Я многократно сталкивался с тем, что исторические события в моей собственной жизни не желали подчиняться законам историографии, что причина, словно не запускающийся тарахтящий бензиновый двигатель, вообще не приводила ни к какому движению, не говоря уже о последствиях, и что новый период через какое-то время снова чертовски напоминал предыдущий. В мировой истории такое тоже случается, но об этом, как правило, умалчивают. Неудачные исторические моменты — это моменты, о которых потом никто не говорит. Стоит ли изумляться, что все продолжают верить в причину и следствие?

Впрочем, на этот раз все происходило как полагается. Возможно, благодаря своему имени Клио умела писать историю, но факт заключался в том, что ее божественное появление имело продолжение и что после той первой ночи все изменилось. Она осталась, хотя я искренне не понимал, чем это заслужил, и исторический момент нашей встречи стал водоразделом между эрой без нее и во всех отношениях кардинально иной эрой с ней.