Гранд-отель

— Умереть! Чепуха. И слышать не желаю. Из-за пустяковой болезни, как у тебя, так быстро не умирают Я буду за тобой ухаживать. У меня есть знакомый, на Вильмерсдорферштрассе живет, он лечит просто изумительно. Он уже вылечил много людей, которые были больны тяжелее, чем ты. Он сумеет тебя вылечить. Завтра утром пойдем к нему, он тебе что-нибудь назначит, и ты поправишься, вот увидишь. А потом сразу же уедем. В Лондон, в Париж, на юг Франции, там уже тепло. И будем целые дни лежать на солнышке, загорим и отдохнем. А теперь давай спать.

Спокойная беспечная сила и здоровье Флеммхен передаются смертельно усталому Крингеляйну, он всему верит. Он засыпает, и ему снится сияющее счастье, похожее на грудь Флеммхен и вместе с тем — на холм, поросший цветущей жимолостью.

Двумя этажами выше спит в своем номере доктор Оттерншлаг. Ему снится сон, который повторяется каждые две недели. В этом сне Оттерншлаг идет по городу, который хорошо знает, и входит в дом, незнакомый дом. Там живет женщина — у нее родился ребенок, когда Оттерншлаг был в плену. Это страшный ребенок — не его ребенок, он плачет в своей колясочке всякий раз, когда видит искромсанное лицо Оттерншлага. Но сон на том не кончается. Вот Оттерншлаг гонится за персидской кошечкой Гюрбе, бежит задыхаясь через весь город и дерется из-за кошечки на крыше с каким-то котом, у которого человеческое лицо, а в конце концов Оттерншлаг срывается с крыши и летит по горящему небу, взорванному артиллерийской канонадой, летит и падает на гостиничную кровать. В эту секунду Оттерншлаг всегда просыпается.

— Хватит с меня, — говорит он. — Сыт по горло. Сколько еще ждать? Чего ради? Все. Пора нам поставить точку — Он поднимается, берет свой чемоданчик, моет шприц, ломает ампулы — десять ампул, двенадцать ампул. Наполняет шприц, протирает спиртом руку — вся она исколота и покрыта мелкими воспаленными язвочками. И ждет. И начинает дрожать. Вся сила куда-то уходит из его рук. Не сделав укол, он выжимает из шприца морфий, просто разбрызгивает драгоценное, с трудом и обманным путем добытое средство, оставляет небольшую безопасную дозу, которую милостиво дарует своему изголодавшемуся организму. И снова ложится, засыпает и не слышит ничего, что бы ни происходило в отеле.

Около половины четвертого утра граф Рона вышел из своего постоянного номера, поднял по тревоге ночного портье. Рона действует бесшумно и осторожно, от него, как днем, пахнет одеколоном. Он идет в 71-й номер, все осматривает, отдает необходимые распоряжения. Он велит принести рюмку коньяку подавленному Прайсингу, прогоняет муху, которая кружится над мертвым Гайгерном. Несколько секунд затем Рона стоит, скрестив на груди руки и склонив голову, возле убитого. Похоже, что он молится, а может быть, он и правда молится о душе сына своего сословия, который сошел с доброго пути. «Не легко ему, видно, приходилось», — возможно, думает Рона. Потом администратор спускается в холл, садится там за своей стеклянной перегородкой и по телефону извещает о случившемся комиссара полиции Едике.

Немного позднее — на улице уже шуршат по асфальту щетки первых уборочных машин — появляются четверо в плащах, они представляют собой группу с жутковатым названием «комиссия по убийствам» Рона лично сопровождает комиссию на третий этаж. Полицейская мельница завертелась. Администрация Гранд-отеля умоляет полицейских соблюдать все меры секретности, не поднимать шума, затушевать все, насколько удастся.

Но затушевать ничего не удается. Вскоре в Федерсдорфе станет известно о случившемся. Вскоре фрау Прайсинг и ее отец, перенесший в свое время апоплексический удар, прибудут в Берлин и после кошмарных семейных сцен отрекутся от мужа и зятя. То, что он убил человека, фрау Прайсинг, хоть и не без содрогания, сможет преодолеть. А вот гнусная история с девкой, в которой Прайсинг, заикаясь и сопя, признался уже на втором допросе, — этого фрау Прайсинг ни понять, ни простить не сможет.