Гранд

Очень удачно сложилось, что Патрик был геем. Это сразу, в зародыше душило все подозрения и сплетни на тему их отношений. В течение двух первых лет пребывания Любови в Сопоте Патрик был единственным мужчиной, который ее касался. Это происходило, когда она почти обнаженная – только в стрингах – лежала на стилизованной декадентской кушетке, а он делал ей массаж, полный неги и чувственности.

И вот уже год как к ней прикасается другой мужчина…

№ 414

Каждый раз все должно было быть иначе, но каждый раз это не получалось. Ни у нее, ни у него. Этого не забыть. Того голода и того нетерпения. На полу, у стены, в коридоре, на подоконнике. Так они встречались…

Он садился в самолет, чаще всего в Венеции, пересаживался в каком-нибудь аэропорту, чаще всего во Франкфурте, и через шесть-семь часов приземлялся в Гданьске. Иногда он прилетал из Рима, иногда из Болоньи, но и оттуда невозможно было добраться до Труймяста без пересадок.

Поначалу, пока он не узнал ее, ему это было, честно говоря, на руку. У него оставалось больше времени на изучение всей этой финансовой документации. Его фирма совместно с поляками строила торговый центр в Гданьске. Огромные инвестиции, большая ответственность для всех, а особенно для него, потому что он все это координировал.

Потом, когда появилась она, он с документами заканчивал в офисе, а в самолетах, в аэропорту и в такси читал, как нанятый, русские книги. Сначала в переводе, потом – только в оригинале. Чаще это были исторические и биографические книги, но попадалась и поэзия. Если бы не его «русскость», до этого момента им не осознаваемая и как бы даже не существующая, наверно, никогда бы не случилась с ним эта любовь. И если бы не Бродский…

Больше года назад, в мае, он приехал в Гданьск, срочно вызванный из Лондона. Возникли какие-то проблемы, кто-то кому-то не заплатил, кто-то из-за этого обиделся и начал грозить судом. В итальянской строительной индустрии это было совершенно нормальным явлением, но поляки – народ необыкновенно обидчивый в вопросе чувства собственного достоинства – не на шутку разозлились. Он должен был стать посредником, переговорщиком и кем-то вроде гаранта. Переговоры решено было проводить на нейтральной территории. И это оказался Сопот, а точнее, конференц-зал в «Гранде». Территория была не совсем нейтральная, по совести говоря, потому что хотя это и не был Гданьск, но отель принадлежал французской фирме «Софитель», а одной из сторон в произошедшем конфликте было французское архитектурное бюро. Но когда он уточнил, не принимало ли оно участие в строительстве отеля или объекта 04101975/PL-FR-CH/NEGATIV (у него была целая база таких данных – в строительстве информация подчас даже важнее, чем в разведке), оказалось, что нет. Это свидетельствовало, несомненно, в их пользу, потому что то, что сделали с «Грандом», было преступление с точки зрения истории и архитектуры, по его мнению.

Переговоры должны были начаться в 9.30. Его это известие не обрадовало. С французами лучше разговаривать где-нибудь в 15.30, а лучше всего – в районе 19.30. За обедом они уже выпивают бутылочку вина, а к вечеру – минимум две.

Он прилетел из Лондона в Варшаву, оттуда поездом добрался до Гданьска, а потом уже на такси до Сопота. Заснул он уже после четырех. Когда зазвонил будильник на телефоне, пожалел, что он не безработный. Некоторое время он боролся со сном, потом в конце концов встал, принял ледяной душ и начал одеваться. Последний раз галстук – единственный, который у него был, – он надевал на похороны отца. Французы галстуков не носят принципиально – наверно, это отголоски исторической памяти о гильотине времен революции. С другой стороны, когда речь идет о деньгах, мужчинам без галстуков как-то не очень доверяют, как и женщинам в юбках; это, вероятно, какая-то очередная глупость и паранойя, что-то связанное с комплексами и идиотской политкорректностью Америки, – убеждение, что женщинам в брюках можно больше доверять, чем женщинам в юбках, потому что они меньше женщины и потому менее коварны.

Галстук из синей шерсти украшал вышитый вручную герб Гарвардского университета с надписью Veritas на красном поле. Он получил его вместе с дипломом. Отец тогда произнес: «Ну вот, сына, теперь я могу спокойно умереть!» И через неделю действительно умер. По непонятным причинам всю эту американскую чушь французы воспринимают необыкновенно всерьез. Особенно если она вышита на гербе. Что это нравится французам – он еще мог понять, но вот что его отец, образованный еврейско-русский коммунист, по природе своей все эти затертые каноны презиравший, в этом нашел, он понять не мог.

В Гарварде он научился гораздо меньшему, чем в маленькой частной школе Вероны. Без герба…

Он услышал стук в дверь, открыл и невежливо буркнул по-английски:

– Ну что там, черт побери? Я буду через минуту! Я не опоздаю – я вообще никогда не опаздываю!

Он думал, что обеспокоенные его отсутствием поляки послали какого-нибудь назойливого напоминателя.