Гранд

Вероника Засува, дочь партийного деятеля и швеи, родилась в 1968 году в Варшаве. Когда в марте того же года ее отец, Иероним Засува, во время партсобрания уездной ячейки в Томашове пламенно и с горячностью разгромил отступников, ревизионистов, космополитов, сионистов и студентов, его перевели сразу в столицу. Своим выступлением он произвел на некоторых деятелей из Центрального Комитета Польской Объединенной Рабочей Партии такое сильное впечатление, что ему тут же – без очереди – выдали двухкомнатную квартиру в Мокотове, с кухней без окон, но зато с ванной. В эту квартиру въехала и беременная Ханна Менчиньская, с которой Иероним завел короткий роман в доме отдыха «Радуга» в Погожелице жаркой осенью шестьдесят седьмого года. Партийная ячейка в Варшаве, узнав – с помощью анонимного доноса – о благословенном положении любовницы своего члена, однозначно, категорично и безапелляционно потребовала от него легализовать свои отношения с «гражданкой Менчиньской». Через две недели Засува, который всегда отличался высокой партийной дисциплиной, в мокотовском отделении ЗАГСа взял в жены Ханну Менчиньскую. А потом венчался с ней, не проинформировав об этом никого из товарищей по партии, в маленьком костельчике в деревне под Пабьянице. Правда, венчание проходило тайно по причине опасений Иеронима, что информация об этом может как-нибудь, например, опять же с помощью анонимки, просочиться и достигнуть ушей его начальства в Варшаве. Поэтому жених договорился со священником за соответствующее вознаграждение, что во время венчания костел будет заперт на ключ. Он объяснял это тем, что не хотел бы, чтобы обыватели глазели на огромный живот невесты. Священник попытался было его переубедить, говоря, что нынче нравы претерпели серьезные изменения и что «брюхатая» невеста, как он выразился, вовсе не считается чем-то позорным по нынешним временам. Пан Засува в ответ увеличил сумму вознаграждения и в результате обещал Ханне свою любовь, верность и заботу перед лицом Бога, священника, двух свидетелей и невидимого органиста в закрытом на четыре замка костеле. А еще через две недели Ханна, теперь уже Засува, родила в Варшаве, в специальной больнице не для всех, здоровую дочку, названную Вероникой. Поскольку священник под Пабьянице был гибкий, вежливый и в каком-то смысле уже проверенный, крестины Вероники прошли в том же костеле и тоже за закрытыми дверями.

Мать Вероники, как она сама однажды, выпив, призналась дочери, до встречи с ее отцом лелеяла одну-единственную мечту: быть богатой. Она полагала, что только с богатыми считаются и что только богатые могут быть интеллигентными, потому как «у бедных нет времени на чтение книг и развивающих журналов». А кроме того, она хотела вырваться во что бы то ни стало из нищеты своего существования в Пабьянице. С пятью братьями-сестрами, с отцом, жестоко избивающим мать, и дедом-шизофреником. Едва окончив школу, она пошла работать. Даже не дожидаясь конца каникул. Она стала швеей на пабьяницкой текстильной фабрике. Ей хотелось прежде всего купить себе новую обувь, а не донашивать за старшими сестрами, а иногда и братьями латаные-перелатаные страшные ботинки. Как только у нее появилась возможность – она стала брать ночные смены. За них платили больше, и к тому же ей не надо было находиться дома вечерами, когда отец издевался над матерью и орал на деда, который прятался в кладовке и плакал там.

В январе 1967 года на доске почета у ворот фабрики повесили ее фотографию и написали имя и фамилию. Она в ночные смены вырабатывала триста процентов нормы и стала передовиком производства. Самым молодым в истории фабрики. Ей был тогда двадцать один год. В награду местком фабрики выделил ей из социального фонда путевку в самый настоящий дом отдыха «Радуга» у моря, в Погожелице. С питанием, в четырехместном номере на первом этаже, рядом с общественной душевой, в которой все время была горячая вода. На второй день ее там пребывания во время полдника к столику, за которым она сидела, подошел Иероним Засува из Томашова-Мазовецкого. Обручального кольца у него не было, ботинки он носил чистые, был гладко выбрит, имел ровно постриженные усы и пах одеколоном из галантереи. А больше всего ей понравилось то, что он был одет в костюм с элегантным зеленым галстуком и много говорил, потому как сама она была довольно робкая. На следующий день он пригласил ее на мороженое в настоящее кафе. Где мороженое подают в вазочках, а не какое-то там уличное в вафлях. Он изящно выражался, не ругался и не был таким навязчивым, как ее коллеги с работы. Когда они пошли на танцплощадку, он танцевал только с ней и совсем не напился. А когда он платил по счету, она заметила, что в кошельке у него толстая пачка денег. И к тому же он дал официантке двадцать злотых чаевых. Он жил в «Радуге» на последнем этаже, совершенно один в большом номере с тахтой. И еще у него был собственный, только для него одного, санузел и даже с ванной. Как-то раз на прогулке у моря он крепко схватил ее за руку и не отпускал до вечера.