Грандиозное приключение

Бутафорскую заполоняло разное старичье. Рабочие сцены, рабочие на колосниках. Именно для этого спектакля они были не нужны, но все равно толклись, разогревали свои фасолевые консервы. Джордж сказал, что Роза Липман. взлетевшая из судомоек Театра мелодрамы на Парадиз-стрит до театрального директора, терпеть не может поденщиков. А Д'Ойли Карт[10], так тот ежедневно выходил на Лайм-стрит и там нанимал всех желающих. Джеффри сказал: «Альтруистические излишества». «Небось не твои кровные тратил», — напомнил ему Джордж.

Некто по имени Пру, до сегодняшнего дня крутившая педали своей машинки на первом этаже, в укромности гардеробной, теперь располагалась в углу реквизитной, и ей выделили просторы для катушек и булавок на особом столе за кулисами. Каждый раз, когда актеры шли на выход в вечерних платьях, она — тут как тут — трепетала над ними в воздухе влажной щеткой.

— Чур это лично моя одевальщица, — крикнул Сент-Айвз, призывно мигнул и тискал ей плечо, пока она не увернулась.

— Прям, ваша я, ненормальный, — нашлась она наконец и стукнула его по голове с напускной свирепостью, а у самой щеки полыхали от восторга.

Сент-Айвз нарисовал возле каждого глаза по красной точке, и глаза стали больше. В гриме он казался моложе, но и каким-то зловещим. И все они так, даже Грейс Берд. Натянутые, взвинченно-веселые, все они будто отправлялись на вечер, который кончат в слезах.

В полвторого Джеффри признался, что его беспокоит Дон Алленби.

— Почему? — спросила Стелла.

— У нее в гримерной бутылка, почти уже пустая. Ну что она сидит и смотрится в зеркало?

— Что особенного? — сказала Стелла. — Ты тоже все время смотришься.

Дергая себя за волосы, он выскочил вон.

Стелла просто сидела в углу реквизитной с книжкой, вот и вся работа. Еще раньше, под руководством Джорджа, она подбавила столовую ложку растворимого кофе в пол-литра воды и налила в граненый графин из-под виски. Перетерла рюмки и положила в сигаретницу на столике возле дивана «Кэпстенов» ровно семь штук. Джордж сказал — сколько ни сунь, бесполезно, ко второму акту ни единой сигаретки не останется. Сигаретница была музыкальная, серебряная притом. Когда ее открывали, звучал хор из «Травиаты», хотя по книге полагался свадебный марш.

На Дотти было черное бархатное безрукавное платье, сбоку усыпанная блестками пряжка. Когда потянулась за сигаретой, рука у нее обвисла, но неважно. Это ничуточки ее не портило.

Рот был как красная рана на белом от пудры лице, и когда во втором акте она говорила мужу, что этот ублюдок Мартин никогда ее не любил, никогда-никогда, хоть они были любовники, из трагических глаз текли настоящие слезы.

В семь Стеллу послали за бутербродами с ветчиной. Стемнело, дождь хлестал по булыжникам. Она добежала до кафе бегом и дергалась, пока ветчина скворчала на сковородке. Спешила в сверкающую вымышленную гостиную. Возвращаясь через площадь, чувствовала, что идет домой. Это не «Аберхаус-отель», вообще, — какое сравнение!

Мередит сидел в партере, закинув ноги на стулья впереди.

— Просто изумительная пьеса, да? — сказала Стелла, подавая ему бутерброд.

— А как по-твоему, — спросил он, — про что она?

— Про любовь, — мгновенно выпалила Стелла. Она об этом уже думала. — Каждый любит кого-то, кто любит кого-то еще.

Он объяснил, что она заблуждается. В основном это пьеса о Времени.

— Взгляни на нее с такой точки зрения, — убеждал он. — Все мы участники похоронной процессии, и кое-кто, кому особенно дорог усопший, отстает, чтоб завязать на ботинках шнурки. Связь с любимым лишь временно оборвалась. Мертвые еще здесь, как и те, кого мы думаем, что любим, сразу за углом… ждут, когда их догонят.

— Ну да, — сказала Стелла. — Я просто не подумала.

Хоть убей, она не могла понять, при чем тут похороны. И не все носят ботинки со шнурками. Но было все же приятно, что ему важно ее мнение.

Бонни велел ей звать актеров на последний акт. Он еле говорил. Нашел в аптечке йод и приложил пропитанную ватку к мучительному зубу.

Грейс Берд уже вышла в коридор из гримерки. которая у них была на двоих с Дон Алленби.

— Послушай-ка, — сказала она. — Скажи Бонни, пусть заскочит, ладно?

— Что там за шум? — спросила Стелла, хоть все и так было ясно. Кто-то визжал и рыдал, будто попал в капкан.

— Ни слова, — сказала Грейс. — Иди за Бонни.

Актеры расхаживали в кулисах, попыхивали сигаретами, не сводили глаз с задвижной двери, чтоб пожарные не накрыли. Десмонду Фэрчайлду в глаз попала соринка, и Дотти, сочувственно охая, протянула ему бумажную салфетку, чтоб он высморкался.

— Ну как, полегчало? — спросила она, и он ответил вызывающе, как-то странно на нее глянув:

— Господи, ты, по-моему, думаешь, что так можно решить все проблемы!

— В чем там дело? — крикнул Мередит. — Почему не начинаем?

Он явно сердился.

Стелла на цыпочках вышла на просцениум, заслоняясь от слепящей рампы. Она не видела Мередита.

— Вот не было печали, — шепнула она.

— Говори! — крикнул он и повторил: — В чем дело?

— Мне запретили разглашать, — сказала она. Будь ее воля, она бы ему сказала, несправедливо оставлять такого важного человека в неведении.