Граненое время

По пути из столовой они остановились у каменной коробки недостроенной механической мастерской. Витковский покачал головой, глядя на голые, как после пожара, стены.

— Вот вам образец беспорядка. Начали и не довели до конца. Миллион выброшен на ветер. А директор получил Героя. За что? За то, что пятьдесят шестой год был урожайным.

— Вы же, Павел Фомич, собирались оставить в покое наших предшественников.

— То есть? Ах, да!.. Но история здесь все же была и до нас с вами. Не будем от нее отказываться, хотя кое у кого это и было в моде.

Витковский явно подзадоривал Захара, однако тот и на этот раз промолчал: поздно уже, пора спать. Они расстались, пожелав друг другу спокойной ночи.

Июньская ночь над степью... По гребням балок струится волглый ветерок, он доносит из некошеных низин пряный запах молодого полынка и еле различимый, тонкий аромат клубники. Все небо в звездах. А в степи ни огонька, степь отдыхает после знойного трудового дня. Легко думается в такую ночь, вперемежку — о былом и о грядущем.

Захар лежал на раскладушке во дворе и без всякого усилия вспоминал год за годом. У каждого свои ориентиры в прошлом, от которых отсчитывается время, и всяк по-своему его считает. Но с годами единица измерения становится все крупнее, пока, наконец, полностью не совпадает с той мерой, которой пользуется история. Отсюда и начинается та главная полоса жизни, которую называют духовной зрелостью. У Захара это совпадение произошло в тридцать третьем, когда он был назначен в политический отдел МТС помощником начальника по комсомолу. С тех пор любые перемены в его жизни так или иначе определялись событиями в стране. Он учился у начполитотдела искусству слушать (говорить-то он сам умел); учился обыкновенному терпению, которое труднее всего давалось, тем паче, что мировая, революция не спешила прийти ему на помощь. И в каких бы переплетах ни оказывался потом Захар, он каждый раз мысленно обращался за советом к начальнику политотдела, старому большевику... Так что напрасно вы, Павел Фомич Витковский, заговорили об этой  м о д е  отрекаться от истории. Во всяком случае он-то, Захар, никому не отдаст ни одного прожитого дня.

...Василий Александрович Синев примчался на центральную усадьбу «Гвардейского» чуть свет. Хорошо, что шофер Братчикова знал, в котором из этих одинаковых домиков живет секретарь парткома, а то бы пришлось стучаться в первый попавшийся, беспокоить людей.

Едва Василий открыл калитку, как услышал негромкий храп, долетавший из зарослей подсолнечника. Захар спал на раскладной кровати, свернувшись по-ребячьи от зоревой прохлады. Василий наклонился над ним. Как он постарел за эти годы после их встречи в Риге!.. Даже брови поседели, и глубокие залысины почти соединились с круглой лысинкой на макушке. Спит крепко, но тяжело, как спят остаток ночи, поборов к утру бессонницу.

Ах, Захар, Захар, и чего тебя потянуло в эту степь под старость лет? Неужели еще не навоевался на хлебном фронте? Так может не остаться времени и для рыбалки, которая все откладывалась из года в год в надежде, что скоро станет повольготнее со временем..

Василий опустил руку на плечо брата, и тот сразу открыл глаза, уставился на него, как младенец.

— Приветствую вас, Захар Александрович! — громко сказал Василий и рассмеялся, удивленный этим детским выражением его лица.

— Черт побери, а я ждал тебя завтра!

Обнимая и целуя брата, Василий почувствовал, как худ и жидковат Захар. Теплая волна мужской жалости к родному человеку, теперь уже единственному после смерти отца, вдруг переполнила душу Василия. Он разогнулся, присел на угол раскладушки.

— Итак, службе конец? — спросил Захар.

— Двадцать восемь лет за плечами.

— И много, и мало!

— Потому и приехал дорабатывать.

— Хвалю, Вася.

— А вот тебе не мешало бы и отдохнуть.

— Только начни отдыхать, как сразу обнаружатся все недуги! Ну-ка пусти, надо вставать, раз гость пожаловал...

С тех пор, как Василий ушел на военную службу, они встречались очень редко.. А когда-то Захар был, что называется, духовным отцом его. Захару еще довелось участвовать в последних схватках с левыми и правыми, и он, Василий, вырос в накаленной атмосфере того далекого времени, когда брат возвращался с партсобраний на рассвете. Захар, бывало, гордился даже тем, что приучил братишку с ребячьих лет к чтению «Правды».

Все это припомнилось вдруг Василию Александровичу, который с затаенной грустью поглядывал на брата. Да, сдал, сильно сдал Захар. Всю жизнь на партийной работе, где никто не учитывает никаких сверхурочных. Больше трех десятилетий работал на износ и теперь вот отказался уйти на пенсию.

— Живу пока один, но скоро пожалует моя Поля-Полюшка, — говорил Захар, готовя на скорую руку холостяцкий завтрак — яичницу-глазунью с ветчиной. — Как там нежатся твои на Рижском взморье?

— Спасибо, все здоровы.

— Наконец-то мы соберемся вместе.

— Это признак старости.

— Тоже мне старик! Что значит армейская закалка, можно позавидовать!