Граненое время

Наталья могла весь день ходить по степи одна, не испытывая никакого одиночества. Степь — та же книга, надо только уметь ее читать. И она читала запоем, на ходу, странствуя среди буровых вышек. К счастью, стояли погожие декабрьские дни. Первый снег начисто смело в овраги, и идешь по летникам, как по тротуару. Кругом, куда ни глянь, — вышки. Одни из них отработали свое, их просто не успели разобрать до наступления зимы; на других бурение шло полным ходом, в счет будущего года; возле третьих были видны грузовики, там заканчивался монтаж. Так, сменяя друг друга, они шагают с высотки на высотку, и звенит земля рудными залежами.

Земля, земля... В течение столетий человек взял только самую малость твоих сокровищ. Все, что взято, лежало по сути дела на поверхности. Проникнув в твои недра на какие-нибудь сотни метров, человек смог подняться в космические выси. Ну, а если копнуть поглубже, тогда, наверное, люди вырвутся к солнцу... Наталья приостанавливалась на косогоре и шла дальше. Легко идти, легко думать, когда легко на сердце.

Возвращалась на базу экспедиции вечером, когда в конторе никого, кроме уборщицы, не было. Давно не чувствовала себя такой бодрой, посвежевшей, точно в самом деле переживала вторую молодость. А утром, наскоро отчитавшись перед главным геологом, снова уходила в поле. Мужчины непрочь были припугнуть ее степным зверьем. Наталья никого не боялась. Правда, недавно ей повстречался в балке матерый волчище. Она приняла его издали за собаку, подошла очень близко. Он, вовсе не желая уступать дорогу, глянул на нее огнистыми глазами. Она чуть попятилась, смешно взмахнула палкой, но тоже не отступила. Волк постоял, постоял и лениво свернул в сторону, к чилижнику. Она никому не рассказала об этой встрече...

Накануне Нового года Наталью вызвали в райком. На бюро шла речь о водоснабжении целинных совхозов, о плане разведочных работ. Решили начать с «Гвардейского»: Витковский сумел доказать, что без новых скважин нечего и думать о новых фермах.

— Заедем на часок ко мне, посмотрите, как живет наш брат, директор, — сказал он ей после заседания бюро.

Она согласилась: нельзя же выглядеть кисейной барышней.

В доме Павла Фомича ее поразило множество книг. Стены двух комнат и даже передней были почти сплошь заставлены высокими полками.

— Какая у вас богатая библиотека, — позавидовала она.

— Годами собирал по книжке. Охотился за новинками, втридорога платил за какую-нибудь библиографическую редкость. Надо, не надо, а покупал. У каждого своя слабость.

Наталья пробегала глазами золотые тиснения на ледериновых корешках. Три полных ряда главной полки занимали собрания сочинений классиков марксизма, а в начале четвертого расположились сталинские томики, они стояли как бы по ранжиру, но в то же время и на отшибе, особняком. Их набралось всего с десяток.

— И это моя слабость, — сказал Павел Фомич. — Хотя Верховный лишал меня всех наград, звания и должностей, никакой, понимаете ли, обиды не осталось.

— Вам повезло.

— То есть?

— Друг моего отца, пограничник, герой гражданской войны, был вообще уволен из армии.

— И только?

— Муж, выйдя из окружения, попал на какую-то проверку, потом в штрафную роту, и лишь после ранения его восстановили в звании лейтенанта.

— Знаю, все знаю. История всегда черновик, и каждое поколение исправляет этот черновик, находя в нем все новые ошибки. Набело написанной истории не существует, разве лишь за исключением Древней Греции или Древнего Рима. Но нельзя исправлять историю чувств.

— Что вы имеете в виду?

— То есть нельзя при жизни одного поколения, не считаясь с его зрительной памятью, создавать, скажем, картину войны, мало похожую на ту, которую мы знаем. Из песни слова не выкинешь, так и в нашей памяти не зачеркнешь тех слов, с которыми солдаты хаживали в атаки. Вы понимаете меня?

— Стараюсь... Однако мне пора, Павел Фомич.

Как ни уговаривал он ее посидеть еще немножко, не согласилась.

«История чувств, история чувств...» — рассеянно думала она, возвращаясь в поселок геологической экспедиции. Отчего-то неспокойно сделалось у нее на сердце после этой встречи с Павлом Фомичом.

15

Перед самым отъездом на площадку никелевого комбината Зареченцев решил зайти к предсовнархоза, — просто так, проститься. Все вопросы обсуждены вчера, добро получено, и можно отправиться в путь-дорогу, тем более, что надоели уже изрядно эти наивные знаки внимания сослуживцев по поводу его некоторого повышения в должности. Велико событие: бывший замминистра утвержден заместителем председателя совнархоза по строительству. Но в душе Вениамин Николаевич был доволен, только виду не подавал, как какой-нибудь выдвиженец. Эта перемена оказалась кстати еще и потому, что в воздухе чувствовалось приближение новой реорганизации: поговаривали об укрупнении экономических районов.