Грани русского раскола

Чем ближе к 1917 году, тем явственнее ощущались изменения в староверческой среде. Полицейские источники фиксировали, что в 1910 году, после провала вероисповедных законов, староверческая масса сильно полевела[1606]. Ее монархические пристрастия постепенно таяли, причем -что особенно важно – их вытесняли отнюдь не либерально-конституционные взгляды, с начала XX века овладевшие большой частью российской интеллигенции. Староверы оставались абсолютно равнодушны к знаменам либерализма. О беспоповцах, представлявших главным образом бедные крестьянско-пролетарские слои, уже говорилось выше: шкала их жизненных ценностей слабо соотносилась с принципами либерализма. Даже у поповцев Белокриницкой иерархии группа либеральных миллионеров, которая заправляла делами согласия, с огромным трудом продавливала нужные им политические решения. На XIV старообрядческом съезде, в августе 1915 года только неимоверными усилиями П.П. Рябушинского, Д.В. Сироткина, М.А. Пуговкина, Г.М. Кузнецова и др. была принята резолюция о поддержке Прогрессивного блока[1607].

Вместо либеральной идеологии старообрядческие низы проявляли интерес к радикальным рецептам, а именно к завладению землей и собственностью правящих сословий. О том, как протекал этот процесс, свидетельствует видный оппозиционный деятель П.Н. Милюков. Он посетил Москву в октябре 1916 года и был поражен тем, насколько изменилось старообрядческое лицо Первопрестольной; консервативные низы Преображенского, Замоскворецкого, Рогожского районов заговорили языком, более свойственным швейцарской эмиграции. Лидер кадетов замечал:

«Если бы представители правительства слышали этот язык, им должно было бы стать страшно, они поняли бы тогда, чем они шутят»[1608].

На этом фоне заметно выросла и популярность социалистов. Например, если для социал-демократов город Москва как поле политической деятельности раньше просто не существовал, то теперь их пропаганда силового решения социально-экономических проблем находила здесь живой отклик[1609]. О тех же процессах говорили не только оппозиционеры, но и правительственные чиновники. Так, представитель правящей царской бюрократии С.Е Крыжановский обращал внимание на схожесть чаяний правых низов и социальной программы левых партий: просто одни жаждали перераспределения собственности именем самодержавного царя как защитника интересов народа от утеснения богатых, а другие предлагали проделать то же самое именем республики[1610].

«В этом обстоятельстве следует, по-видимому, искать объяснение того странного на первый взгляд явления, что крайне правые и крайне левые элементы так легко переходили у нас из одного лагеря в другой»[1611].

В свете этого наблюдения, высказанного опытном чиновником, более понятным становится странное на первый взгляд заявление крайнего черносотенца А.И. Дубровина, который называл себя коммунистом-монархистом. Лидер «Союза русского народа» выступал за улучшение благосостояния народа, за урезонивание бюрократии, против эксплуатации масс помещиками и капиталистами; а в качестве инструмента для достижения этих, по сути, социалистических целей он видел монархию[1612].

Представленные мнения показывают, как именно решалось главное противоречие российского общества: между бедными массами и богатыми слоями. Политическое противостояние внутри элит мало интересовало русский народ. Традиционно он связывал удовлетворение своих жизненных потребностей с монархией, но получил от нее активизацию буржуазных реформ в православно-синодальном облике. И люди стали постепенно отворачиваться от власти, довольно быстро осваивая иной идейный инструментарий. В первую очередь сказанное относится к самой многочисленной части народных низов – старообрядцам. Этот вывод, не имеющий ничего общего с советской историографической традицией, подтверждается советской же литературой. Профессиональные историки, как известно, не балуют своим вниманием труды литераторов, не видя в них особой ценности для исследовательского поиска. Между тем острый писательский взгляд способен заметить детали, из которых складываются многообразные жизненные процессы. В ранней советской литературе представлена целая галерея народных персонажей – участников революционных событий. Внимательное знакомство с ними позволяет утверждать: активных деятелей, принявших сторону большевиков, авторы относят главным образом к старообрядцам.