Гранит не плавится

К рассвету всё было кончено — арестовано около восьмидесяти активных контрреволюционеров, захвачены ящики с оружием и много документов в квартирах. Операция повсеместно прошла гладко, только в доме Зурабова перебежчики оказали вооружённое сопротивление и тяжело ранили Михайлова.

Началась интересная, захватывающая работа: допросы, очные ставки, сличение документов. Мы узнали много нового о делах и планах местных националистов, открыли явки и связи, о которых не подозревали. В частности, узнали о связях и Согласованных действиях с грузинскими меньшевиками. Об этом незамедлительно сообщили товарищам Грузчека. Тут и выяснилась роль эсерки Искры как посредницы. Дней через пять к нам доставили участников и руководителей кулацкого мятежа. Клубок постепенно разматывался — нити вели к Мансари, а через него к английской разведке в Персии.

По ходу следствия выяснилось, что мой попик не такой уж наивный, каким он старался казаться. Дом его был главной явкой для перебежчиков, а из-под клироса церкви мы изъяли десять винтовок, два ящика патронов и много револьверов.

Белла исчезла бесследно.

Занятый по горло, я не успевал думать о своих личных делах. С Маро встречался урывками, но всё же встречался.

Неожиданно пришло письмо от Шурочки, очень обрадовавшее меня. Шурочка писала:

«Многоуважаемый Иван Егорович!

Что же ты, миленький, забыл меня, даже адреса своего не прислал. Я его узнала из письма Кости Орлова. Он сейчас учится в Москве. Пишет, что в столице очень хорошо, только голодновато. Знаешь, Костя два раза видел Ленина. Бывает же счастье людям!

У нас в полку всё по-старому, многие из бойцов демобилизовались и разошлись по домам. Уехал к себе в Питер и наш главный кашевар Пахомов. Перед его отъездом мы с ним долго разговаривали о тебе и сошлись на том, что ты далеко пойдёшь. Только не зазнавайся, миленький, и не забывай своих старых друзей!

Поговаривают, что комиссар наш, Пётр Савельевич Власов, собирается на учёбу. Жаль его, хороший товарищ. Не знаю, как мы будем без него?

Я тоже подумываю о демобилизации. Что же, война, слава богу, кончилась, не торчать же мне век в армии, — этак незаметно состарюсь и ничего не увижу. Вот беда, не знаю, куда деваться, у меня ведь родных нет. Ладно уж, как-нибудь устроюсь.

Пиши, миленький! Может быть, по дороге в Россию проеду через ваш город и, если захочешь, увидимся. Я, например, очень даже хочу повидаться, как ты — не знаю.

Да, совсем забыла, — говорят, что десять человек бойцов и командиров нашего полка представлены к награде, в том числе Пётр Савельевич, Кузьменко и ты.

Ну, будь здоров, миленький. Желаю тебе много, много счастья!

Медицинская сестра 2-го горнострелкового полка Рабоче-Крестьянской Красной Армии, твоя знакомая Шурочка Астахова.

Апрель 1921 года».

Чем-то уж очень далёким, но неизменно родным и милым сердцу повеяло на меня от этого письма. Я два раза перечитал его и, хотя был очень занят, сразу написал ответ. Просил Шурочку приехать и, если она захочет, остаться. Обещал помочь ей всем, чем только смогу…

Последующие дни были отмечены для меня полосой всяческих неприятностей. Недаром говорится в пословице: «Пришла беда — отворяй ворота»…

Началось с того, что нас, Левона и меня, вызвали в горком партии. Почему-то с нами пошёл и Челноков. Михайлов лежал в госпитале. Увидев в приёмной комиссара рабоче-крестьянской инспекции, я догадался о причине вызова.

В начале заседания секретарь горкома Брутенц обратился к нам с гневной речью: