Гранит не плавится

Мы проговорили почти до рассвета. Вернее, говорил я, а она слушала. Прежде всего я рассказал всё, что слышал днём.

— В этом нет ничего неожиданного, — говорил я как можно мягче. — В их глазах я бездомный босяк, к тому же большевик, враг, и, конечно, недостоин тебя! — Я и не заметил, что стал говорить ей «ты». — Но раз мы любим друг друга, то сможем преодолеть любые препятствия. Завтра я ухожу. Без меня твоя мать, а в особенности Белла будут внушать, что я тебе не пара, что, полюбив меня, ты загубишь свою жизнь. Сможешь ли ты отстоять нашу любовь? Будешь ждать меня?

Вместо ответа Маро обняла меня, прижалась ко мне. Я целовал её волосы, глаза, губы.

— Помни обо мне, — сказал я, всматриваясь в её бледное, осунувшееся лицо, — где бы я ни был, что бы со мной ни случилось, я всегда буду с тобой!

— Верю, верю! Только возвращайся скорее, — прошептала она. И от этих её слов сердце моё наполнилось теплотой, нежностью.

Мы долго сидели, прижавшись друг к другу, тихонько мечтая о нашем будущем. Как только кончится война, мы поедем в Ростов, к маме. Будем работать, учиться, заниматься музыкой. Я говорил Маро, что моя мама много поработала на своём веку, много пережила и заслуживает отдыха. Мы должны обеспечить ей спокойную старость. Маро во всём соглашалась со мной.

Приближался рассвет. В открытое окно дохнул свежий утренний ветерок. Пора было расставаться…

И вот я один стоял у окна. Спать не хотелось. Я смотрел, как вершины высоких гор медленно окрашивались в нежный розовый цвет. Рождался новый день.

Снова Чека

Я вышел на улицу и полной грудью вдохнул свежий воздух. Я был счастлив: наконец-то покинул дом, пребывание в котором так тяготило меня. В нём я оставил свои костыли: шагал, опираясь на палку, чуть прихрамывая.

Было тёплое солнечное утро. На деревьях набухли почки, кое-где зеленела трава. В арыках, вдоль узких тротуаров из каменных плит, весело журчала вода. Над головой, в голых ещё ветках деревьев не прекращался гомон птиц. Весна чувствовалась во всём.

Город тоже изменился и уже не казался мне таким запущенным, пустынным, как тогда, когда я добирался до него из госпиталя. На улицах много прохожих, оживлённые, улыбающиеся лица, визг и крик детворы. Жизнь, судя по всему, постепенно налаживалась.

В горкоме партии девушки обрадовались моему приходу, но поговорить нам не пришлось. Открылась дверь кабинета секретаря, и товарищ Брутенц пригласил меня к себе.

— Заходи, заходи! Дай взглянуть, как ты выглядишь. Молодец, ну просто молодец! — он похлопал меня по плечу. — Поправился, в глазах задор. Видно, буржуйские харчи пошли тебе на пользу! — Он сел за стол, достал из ящика какую-то бумагу. — Полк твой разыскали, связались с комиссаром. Он о тебе хорошо отзывается и не возражает, если ты останешься здесь у нас.

— Не понимаю…

— Сейчас объясню. Война, брат, кончилась! Кое-кому из националистов и белогвардейцев удалось переправиться через персидскую границу, — англичане там приголубят их. Остальные сдались. Теперь нужно нам поскорее покончить с внутренней контрреволюцией, наладить мирную жизнь. Понял?

— Не совсем… Почему же я должен остаться здесь?

— Работать будешь! Армия демобилизуется, зачем же, спрашивается, тебе ехать в полк? Чтобы вернуться обратно?

— Я и не собирался возвращаться сюда… Поеду к себе, вернусь в мастерские. У меня в Ростове мать осталась.

— Коммунист, друг мой, обязан работать там, где он больше всего нужен, — таков железный закон нашей партии. Ты перестал быть бойцом Красной Армии, но остался солдатом партии и обязан подчиняться её решениям!

Я, понурив голову, напряжённо думал. Понимал, конечно, что секретарь прав. Если каждый коммунист будет поступать по-своему — что же получится? С другой стороны, очень уж не хотелось оставаться здесь. «Раз нельзя в полк, лучше ехать домой, чем оставаться в незнакомом городе… Об этом мы и с Маро договорились!» — думал я.

— Что я смогу здесь делать? Ведь я ничего не умею, кроме как точить болты да стрелять из винтовки…

— Будешь работать в Чека! — был ответ.

От неожиданности я даже привскочил.

— Ну уж нет! Где угодно, только не в Чека!..

— Что так?

— Однажды я там уже осрамился, хватит с меня…

Строгое лицо секретаря посветлело.

— Краем уха я слышал о твоих приключениях. Ничего. Кто не ошибается? Важно не повторять ошибки. Комиссар ваш, товарищ Власов, пишет, что ты сообразительный парень, хорошо выполнил важное задание и вообще прирождённый разведчик. К тому же ты знаешь французский язык, а у нас — граница, перебежчики, шпионы. Кому же работать в Чека, как не тебе? Я уже говорил с председателем Чека, он ждёт тебя.

Я был в затруднительном положении: не пристало мне, молодому коммунисту, упираться, а секретарю уговаривать меня, словно красную девицу.

— Товарищ Брутенц, буду с вами совершенно откровенным, — сказал я. — Если вы спрашиваете, согласен ли я остаться здесь и работать в Чека, я отвечу: нет, не согласен. Но если это приказ партии, то ответ у меня один: распоряжайтесь мной, как найдёте нужным.