Гранитный линкор

                                                                                Сердце друга покажет,

                                                                                Чтобы помнила всюду

                                                                                Она обо мне...

— Эх, войне бы скорее конец! — говорит старшина своему соседу.

                                                                                Если пуля нагрянет,

                                                                                Сердце жить перестанет,

                                                                                Смерть поставит свою

                                                                                Костяную печать.

                                                                                Засыхают березы,

                                                                                Отцветают и розы.

                                                                                Дружба — нет! — не умрет,

                                                                                Песней будет звучать!..

Совсем тихо пропел последние слова Семен и, положив на колени гитару, задумчиво посмотрел в открытую дверь.

Разведчики не шевельнулись. Они будто продолжали слушать каждый самого себя, свою сокровенную думу о далекой любимой, об отце, о матери, о детях, о друзьях. И казалось, нет такой силы, которая могла бы оторвать их от этих дум. Но такая сила нашлась.

— Идет! — радостно влетел в распахнутые настежь двери чей-то звонкий голос. И это «идет» разорвавшейся фугаской выбросило матросов из землянки. Некоторые от радости влезли на крышу землянки,на небольшую скалу рядом.

— Вижу, в районе высоты сто пять движется черная точка! — наблюдая в бинокль, докладывал Арбузов. — Братцы! Сумка на нем... больше, чем он! Каждому по десяти писем будет!

— Встретим!—и матросы бросились навстречу письмоносцу.

В-землянке остались Ерохин и Егоров.

Долгожданный почтальон со щеголеватыми бачками важно шел по узенькой тропинке. Вещевой мешок, висевший у него за плечами, был объемистый и тяжелый. На многочисленные вопросы встретивших его разведчиков он сознательно, чтобы поманежить, отвечал небрежной шуткой: выдерживал марку фронтового любимца.

— Сашенька, дорогой! Скажи, мне что-нибудь есть?

— А как же, этот вещевой мешок весь твой.

— А мне?

— Тебе завязки от мешка.

— На фамилию Гришкина... не помнишь?

— А как же, помню: голубой конверт и поцелуй вместо марки!

— Ну, не терзай душу! — начинали злиться матросы. — Говори правду.

— Правду-то я, братишки, в мешок запрятал! Вот приду в землянку, развяжу мешок — и сразу узнаете ее, матушку!

В землянке второго взвода снова стало тесно и жарко от горячего нетерпеливого дыхания разведчиков.

Письмоносец, не торопясь, почесал щегольские бачки, снял из-за спины мешок, с трудом сдерживая улыбку, поставил его около себя на стол, медленно развязал, минуту порылся в нем и уже серьезно сказал:

— Писем сегодня нет, одни газеты.

Все сразу притихли, помрачнели, а некоторые стали разочарованно выходить из землянки.

— Есть только одно! — разыскивая кого-то глазами, загадочно сообщил почтальон.

Матросы снова сгрудились около письмоносца.

— Кому же? Кому? — раздались торопливые голоса.

— Федору Егорову! — сообщил письмоносец, подняв над головой письмо.

Матросы удивленно притихли.

— Федя, тебе! — ласково позвал друга Ерохин.

— Бросьте шутить!—сердито поднялся Егоров.

Пальцы Сибиряка вдруг весело ударили плясовую.

Гитару поддержала взводная гармошка, круг расширился.

— Э! Ды... тут фотография! — радостно крикнул Камушко и протянул Егорову письмо.

Ощутив в руках конверт, Егоров преобразился. Мрачные глаза его заискрились, а ноги сами пошли в пляс.

— Эй, шире круг! — и, несмотря на свою нескладную фигуру, стремительно и легко перебирая ногами, он вихрем закружился по кругу.

— Огня больше! — вызывающе вывернул он коленце перед музыкантами. — Пальцами работай! — и пустился вприсядку.

— Вот это Федя!

— А говорили — молчун!

— Да такой всех плясунов перепляшет!

Матросы смеялись, аплодировали, притопывали ногами, все радовались счастью товарища.

— Ну, довольно! — неодобрительно сказал Ерохин. — Ты пляшешь, а тут, может... Читай скорее.

Егоров остановился, потом отошел в угол, распечатал письмо. В конверте была фотография. Федор не сразу решился вытащить ее.

«А вдруг не она!» — Он вынул фотографию и преобразился: стал красивее, стройнее, шире в плечах, а глаза — будто впервые засиявшее солнышко после долгой полярной ночи. С фотографии смотрело на Егорова нежно улыбающееся дорогое лицо.

Музыка оборвалась.

— Покажи, Федя! — первым нарушил молчание Камушко. — Дай глянуть.

— Мы же тебе показывали! — плотнее обступили Егорова разведчики.

Егоров весело посмотрел на товарищей.

— Если уж так хочется посмотреть — пляшите!— задорно бросил он.

Музыканты будто этого и ждали. Они сразу заиграли плясовую. Круг сам собой раздался. И первым, жарко, будто пулеметной очередью, взвихрил по земляному полу Ерохин, за ним — Амас, «огонь кавказский», как звали его матросы. Потом взводный философ Арбузов. И пошли, и пошли. От топота ног гулко сотрясался над головой тяжелый накат и дрожали каменные стены. Плясали все разведчики.

— Милок, готовь обещанное! — крикнул раскрасневшийся Арбузов. — Всем показывай! — промчался он вокруг Егорова.

Но Егоров что-то озабоченно искал. Он еще раз заглянул в конверт, там ничего не было. «Странно, а где же письмо?» — и, случайно глянув на пол, он увидел лежавший у ног, выпавший из конверта маленький листик бумаги. Егоров обрадованно схватил его, развернул, нетерпеливо пробежал по письму глазами — записка выпала из дрогнувших пальцев.

«Федя, твоя Наташа погибла от рук фашистских палачей. Мужайся. Встретимся — расскажу подробно. Твой друг Василий».