Гранитный линкор

Выставив грудь, Ерохин шел во весь рост вдоль линии окопов. Ему было теперь все равно. Острая обида грызла сердце, подступала к горлу. «Я трус!.. И правильно назвал он меня так! Флага на вершине Гранитного не сумел поднять! — Он подошел к какой-то траншее, остановился.—А все же за камнем я не сидел... Нет! Эх, Леня!» Он сжал кулаки, и в это время чьи-то сильные руки схватили его за ноги и втащили в траншею.

— Ты что же, сердешный, пулю захотел? — услышал Ерохин голос Сибиряка.— Да это ты, Леня? — удивился он.— Ранен?

Ерохин не отвечал на вопросы друга.

— Что с тобой?

— Так, ерунда...

— Нет, опять что-то от меня скрываешь,— Сибиряк усадил рядом с собой расстроенного друга.— Рассказывай лучше.

— О! Да это старый знакомый — матрос Ерохин! Орел! — подходя к Леониду, весело проговорил Углов.— А тут вас майор Карпов разыскивает,— он сочувственно тронул Ерохина за плечо.— Слышал, слышал о вас. Успокойтесь... Я вот только понять не могу: странный вы, Ерохин, человек—щедрый очень. Голову свою задаром врагу хотите отдать... Или Родины у вас нет?

Ерохин поднял на Углова влажные глаза.

— Есть Родина, товарищ капитан!—дрогнувшим голосом сказал он.— Опять не совладал с собой... Не получилось у меня.., Хотел хорошее, а выходит вроде я — трус...

— Кто это сказал?

— Лейтенант Юрушкин.

Углов поморщился.

— В разведчики пойдете?

— В разведчики? — Ерохин вскочил.

— В мой отряд,— пояснил Углов.

— Спасибо. Любой ваш приказ выполню, товарищ капитан.

— Вражеского полковника в качестве «языка» приведете? — улыбнулся капитан.

— Если поручите — и самого Шредера приведу! — снова стал прежним Ерохин.

— Согласен, Шредера!

Не было сегодня обычного порядка в землянке Юрушкина: постель заправлена кое-как, по столу разбросаны уставы, инструкции, карандаши.

Не лучше и на сердце лейтенанта: случай с Ерохиным не давал покоя, а в гневе сказанное матросом: «Лучше бы вы пристрелили меня, чем такое...» — преследовало его. Юрушкин хотел забыться: пошел в боевое охранение — не успокоило, тренировался в стрельбе из пистолета — не помогло, и даже небывалый по силе артиллерийский огонь противника не отвлек. «А я-то думал, что уже нашел путь к сердцу матроса,— горько усмехнулся лейтенант,— и вот тебе и раз: одного матроса из огня вытянул, а другого чуть до самоубийства не довел! — Юрушкин провел ладонью по небритому подбородку.— Поговорить бы, душу излить кому-нибудь! А кому?..»

Завел было он разговор с писарями, но те только нарочито громко пристукивали каблуками, вытягиваясь перед ним, и официально сухо рубили: «Есть, товарищ лейтенант!», «Так точно, товарищ лейтенант!», «Слушаю, товарищ лейтенант!»— и так без конца — ни одного живого слова.

С офицерами, равными по чину, душевного разговора тоже не получилось: они не любили Юрушкина и часто в глаза называли солдафоном, фельдфебелем и — самое обидное — параграфом.

«Холодно... Кругом ни души, как заблудившийся зимовщик во льдах полюса. Один!»

Юрушкин дотронулся разгоряченной щекой до лежавшего на столе пистолета: неужели нет выхода? И сразу поднял голову: есть!

...Была уже глубокая ночь. С передовой доносились редкие одиночные выстрелы. В небольшой опрятной землянке майора Карпова слабо мерцал желтоватый язычок коптилки.

Уставший, заметно похудевший за последние дни майор собирался лечь спать, когда в землянку вошел Юрушкин.

По голосу, по затуманенным глазам, по вздрагивающим усикам над пухлой губой Карпов видел душевное состояние лейтенанта. Он дружески пригласил Юрушкина сесть.

— Т-тяжело мне, товарищ м-майор!.. — с трудом выдавил из себя Юрушкин. — Все говорят, что я—п-плохой офицер!

Карпов будто не слышал дрогнувшего голоса лейтенанта. Он внимательно смотрел на него, а думал, верно, о ком-то другом — не о Юрушкине. Да и зачем ему думать об этом «параграфе»? Про случай с матросом Ерохиным знают теперь не только офицеры, но и рядовые. Какой позор!

Однако Юрушкин ведь никакого преступления не совершил. Он, как командир, действовал строго по уставу, а разве за строгость можно осуждать командира? Нет, нельзя! Воинский дисциплинарный устав на стороне лейтенанта.

Но почему строгого и требовательного капитана Углова матросы любят, а Юрушкина нет? Значит, лейтенант не вдумывался в дисциплинарный устав.

Карпов оживился, будто подслушал думы Юрушкина, понимающе сощурил добрые глаза, улыбнулся.

— Был сегодня в госпитале, — сообщил он. — Матрос Гудков выздоравливает.

Лейтенант обрадовался.

— Ж-жив будет! Д-дисциплинированный матрос!

— Гудков просил меня передать вам большое спасибо, он никогда вас не забудет!

Лейтенант вскочил. Удивление на его лице сменилось радостью. Нет, с ним такого еще никогда не было! Он хотел что-то сказать майору, да от волнения язык перестал ему повиноваться. Его впервые благодарил рядовой.

— Подвиг совершили, товарищ лейтенант! — продолжал Карпов.— Человека из огня вынесли!

— Это м-мой д-д-долг! — наконец сказал Юрушкин. — А вот с м-матроеом Ерохиным... — он не договорил.