Граница

Лодоэль, маркиз Тифтонский, лейб-медик принцессы хурренитской Ольвии и Клепила Лихотский, ведун из Поймы были теперь не одни. Между ними стояла, приятно улыбаясь, крутобедрая служанка в кружевном переднике, обладательница белокурой косы до пояса и массы других достоинств.

— Я — Марита, — сообщила она Самохе.

— Самоха, — сказал Клепила, — мне нужен ключ от каморки.

— Держи, — Самоха протянул ему ключ. — Прелюбодей.

Клепила посмотрел с укором.

— Не для плотской утехи, а ради торжества истинного Учения Бобера из Клептацукля о корнях земных и питающих их соках.

— Сей ученый муж, — сказал лекарь Лодоэль, — утверждает, что изготовленная им, по методе знаменитого Бобера, настойка из кореньев птичника и кумысной травы способна вернуть мне мужскую силу, утраченную много лет назад.

Марита залилась смехом.

— Быть того не может. Уж что только наши девушки с господином лекарем не делали, все понапрасну.

— Самоха, будь свидетелем! — ведун достал из сумки бутылку зеленого стекла и протянул Лодоэлю. — До дна.

Троица исчезла за дверями каморки, откуда через минуту вылез голый по пояс Жуч, ведя за собой хихикающую княжну, чей наряд состоял из покрывала неизвестного происхождения.

— Дорого бы я дал, — сказал, усаживаясь рядом с Самохой, Жуч, — чтобы узнать, каким образом старый дуралей раздобыл ключ.

— Это не я, — сказал Самоха.

— Этот ваш старичок, — сказала княжна, устраиваясь на коленях Жуча, — довольно такой бравый на вид. Но что там понадобилось медику принцессы?

Самоха вкратце пересказал суть происходящего.

— Интересно, — сказала княжна.

Тут до их слуха донеслись женские стоны.

— Уже? — удивился Жуч.

— Нет, — сказала княжна, — это оттуда, — и показала на дверь, ведущую в покои принцессы. — Это Хат и принцесса Ольвия.

— А что это они там делают? — простодушно спросил Жуч.

— Наследного принца Отиля, — усмехнулась княжна.

— Ого. И давно это у них?

— Давно. Но прежде они таились ото всех тщательнейшим образом, однако неминуемая разлука, очевидно, заставила их забыть об осторожности.

Самоха закрыл глаза. И, видимо, положившись на Жуча, которому было не до сна, уснул крепко, потому что когда над его ухом грянуло:

— Зри, Самоха! — вскочил и винтом пошел по коридору, ударяясь об стенки, одновременно вытаскивая саблю из ножен и пытаясь сообразить, куда делся левый сапог. Было чудом, что все остались целы.

Оказалось, кричал Клепила, для того чтобы Самоха мог засвидетельствовать торжество учения о корешках.

Пришлось окончательно проснуться. Рядом с Клепилой стоял, самодовольно улыбаясь, Лодоэль, маркиз Тефтонский, на груди которого, поросшей седым волосом, сверкал жемчугами и сапфирами неведомый орден на муаровой ленте. Остальную одежду он держал в руках, прикрывая ею то, ради чего, собственно, все и затевалось.

За его спиной виднелась сбитая с толку и несколько более румяная, чем обычно, Марита, которая, похоже, еще не могла освоиться с чудесной метаморфозой, произошедшей с Лодоэлем.

— Да, друзья, — воскликнул тот, — мое неверие посрамлено. Да здравствует Бобер из Клептацукля!

— Виват! — сказал Самоха. — Так что же у нас получилось?

— Три с половиной раза, юноша! — с величественной простотой ответил маркиз.

— Сколько? Сколько? — переспросила княжна, но врачеватели уже умчались в ночь, вместе со служанкой, навстречу новым приключениям.

Жуч с княжной проследовали в каморку, Самоха еще успел услышать, как княжна уточняла у Жуча, как зовут ведуна и дорого ли он ценит свое искусство, и снова остался один на свой лавке, тупо таращясь в противоположную стенку. Тут дверь покоев отворилась, на пороге стояла совершенно нагая принцесса.

— Не устал тут сидеть? — спросила она.

— Да нет, — ответил Самоха.

Гордость, смешанная с нежностью, придававшие чуть скуластому лицу принцессы неотразимое очарование, были, в понимании Самохи, неопровержимыми доказательствами того, что принцесса влюблена. Так что Хату можно было только позавидовать.

Самоха встал и прошел в покои.

— Ты можешь спать тут, — указала принцесса на кушетку с высокой спинкой, а сама скрылась за ширмой откуда слышался голос Хата.

В углу кушетки сидела, сжавшись в комок молоденькая хурренитка, вероятно, дежурная фрейлина. Похоже ей было не по себе. Она со страхом смотрела на Самоху, который, между тем, прикинул, что бедная барышня вряд ли уснет, тем более, что звуки несущиеся из-за ширмы меньше всего к этому располагали.

— Ляжешь? — спросил коварный Самоха.

Хурренитка замотала головой, и Самоха, растянувшись на кушетке, уснул с чистой совестью.

На следующий день праздник продолжался, хуррениты словно обезумели. Слуги не успевали выкатывать из трюма все новые бочки с вином.

Музыка прерывалась только затем, чтобы дать музыкантам время подкрепиться. Вереницы танцующих проносились по кораблю в разных направлениях, только на капитанский мостик вход им был запрещен. Туда и перенесли граничары Панту Лисенка, чтоб не затоптали его ненароком в пылу веселья.